Книга Алексея Караковского “Рок-н-ролльный возраст” впервые вышла ещё в 2007 году, но сейчас автор готовит новое расширенное издание. Нетрудно догадаться, что в основном, это сочинение посвящено музыке и музыкантам. С разрешения автора каждый вторник мы публикуем серию отрывков из этой книги, посвящённых неформальным путешествиям по России. Очередная глава – про Тулу.
Незадолго до выпускного вечера в школе у меня состоялись первые в жизни гастроли в Тулу, где жила Ольга Агапова по прозвищу Анархия. Эта девушка была для нас больше, чем подруга — Ольга принимала участие практически во всех событиях в нашей жизни, приезжая в Москву, как правило всего на два-три дня и вписываясь, в основном, насколько я помню, у Гусмана.
Я познакомился с Ольгой 15 августа 1994 года — в годовщину смерти Цоя и одновременно в день рождения Вудстока. Знаменательный день надо было отметить по-особому, так что я вышел прогуляться по Арбату в аккуратном сером пиджаке, похищенном из отцовского гардероба, и зверски разрезанных джинсах. Гитара, рваный красный рюкзак и чёрная лента на лбу в то время были моими постоянными атрибутами, так что неформала во мне не узнал бы только слепой. Идущая навстречу мне по улице девушка была одета столь же вызывающе — и я с интересом ждал, чем закончится наше встречное движение. «Привет, не знаешь, где находится музей Востока?» — спросила она. «Наверное, на Востоке», — ответил я. После этого куда бы мы с ней не приходили, везде натыкались друг на друга. Отдельные группки людей пели «Крематорий», большинство, конечно, Цоя — Арбат гудел до поздней ночи. Мы провели за болтовнёй несколько часов. Потом встретились на следующий день и долго сидели в подъезде за бутылкой вина — стандартное времяпровождение тех лет… В конце концов, я всё-таки проводил её на электричку и пообещал приехать в Тулу. Анархия, в свою очередь, уже через месяц приехала ко мне на день рождения, где я познакомил её со всей нашей компанией. Тут же родился типичный хипповский прикол: используя фразу «Анархия — мать порядка», мы вписали Олю в систему братско-сестринских связей, в результате чего басист моей группы «Происшествия» Гусман вдруг стал мне «системным дядей» и получил дополнительное прозвище «Дядя Миша».
Ольга училась в Тульском Педагогическом Университете имени Толстого на филологическом факультете и одновременно играла в местном театре (подробности этой стороны её деятельности я, к сожалению, помню не очень хорошо, хоть и не раз бывал на спектаклях с её участием); кроме того, она писала стихи и иногда пыталась сочинять песни — в печально-романтическом ключе «а ля Пьеро». Побывав на нескольких выступлениях «Происшествия», да и вообще проводя с нами много времени во время недолгих визитов в Москву, Ольга с помощью единомышленников-туляков начала организовывать наши гастроли в город Левши, самоваров, пулеметов и самого страшного тульского оружия — тёмного пива «Таопин».
Надо сказать, что перед тем как повезти в Тулу весь состав «Происшествия», мы уже ездили в город с целью отчасти разведки, отчасти саморекламы, отчасти для того, чтобы просто поприкалываться.
Первый приезд в Тулу с Митей Лихачёвым, вокалистом группы «Шпиль», закончился безудержным пьянством, но ещё до этого, в трезвом состоянии, мы с Ольгой предприняли попытку забраться на стену тульского Кремля, где нас и арестовала тамошняя охрана. Заведя в караульное помещение, сторожа в грубой форме потребовали штраф, но денег у нас не было, и Митя предложил оставить в залог свои перчатки (не исключено, что кого-то они впоследствии сильно согрели). Потом мы пошли по городу, повсюду встречая Ольгиных знакомых и выпивая с каждым по паре бутылок пива. Сыграли песни в подземном переходе у Почтамта — основном месте здешней тусовки, наподобие Арбата. С утра, проснувшись, я заметил рядом с собой мирно сопящую Ольгу, и с ужасом понял, что ничего не помню о том, чем кончился вечер. Правда, приподняв голову, я увидел за Ольгой Митю, и это меня несколько успокоило: вероятно, войдя в квартиру, мы так и рухнули вповалку на диван…
В декабре 1994 года я снова отправился в Тулу — на этот раз с Гусманом. Мы выпендривались, обращаясь друг к другу «князь» и «сэр», и, наверное, произвели фурор среди впечатлительных тульских студенток, когда спели им несколько песен в одной из аудиторий ТПГУ перед семинаром по философии. Потом мы отправились на спектакль, где Ольга играла одну из ролей. Закончилось всё также тульским пивом, но уже без катастрофических последствий. Таким образом, когда мы собрались явиться в Тулу с гастролями, нас там уже немного знали.
Мы приехали в Тулу 16 июля 1995 года втроём — я, Гусман и скрипачка Наташа Беленькая. Зайдя к Ольге, первым делом мы ограбили её гардероб, соорудив себе яркие наряды, в которых весь день щеголяли по городу. Дойдя до местной речки Упа, мы забрались под мост (там была отличная акустика), где отрепетировали почти двухчасовую программу, ещё не зная, что этого может не хватить.
Наталья оделась цыганкой, выбрав самые яркие и цветастые наряды. В сочетании с её еврейской внешностью смотрелось это потрясающе. К тому же скрипку Наташа обычно предпочитала носить не в футляре, а в руках, поэтому если она очень уж сильно убегала вперед, мы всегда имели возможность найти её по звуку.
Гусмановские светло-русые волосы Ольга Анархия и её подруга Ирина Свиридова заплели в мелкие косички, превратив их примерно в то, что делают адепты Джа, а сверху нахлобучили какую-то совершенно невероятную шляпу. Кроме того, Гусман натянул жилетку поверх тельника, что окончательно и бесповоротно стало модным в «Происшествии» на несколько лет вперёд.
Я, напротив, выглядел нарочито строго: черные джинсы, черная футболка, и лишь длинный цветастый платок, завязанный вокруг лба, подчеркивал, что я тоже «Происшествие», а не сам по себе. Выглядели мы похожими на бродячий оркестр, и это нам чертовски нравилось. Ещё не зная, что такое перформанс, мы распевали песни и подкалывали прохожих.
Концерт проходил поздно ночью в котельной по адресу улица Сойфера, дом 13-а, в помещении глиняной мастерской, в которой работали наши друзья Катя Мирошниченко и Костя Дьяченко. Ещё до начала концерта нас напоили чаем и вручили в качестве подарков глиняные нэцке Катиной работы. Уже к этому моменту в котельной слонялось из стороны в сторону не менее пятидесяти человек, а уж сколько народу собралось к началу выступления, я и вовсе не могу оценить. Никакой входной платы не было, как и мысли об этом. Некоторые люди приносили в больших количествах местное пиво и делились им со всеми подряд.
«Сцена» располагалась на узкой лестничной площадке метрах в трёх от земли, поэтому публика находилась ровно у нас под ногами. Мы старались изо всех сил, переиграли весь репертуар, после чего повторили десятка два песен по второму разу (в принципе, это была нормальная ситуация для удачного концерта тех лет, хоть я и не любил гонять одно и то же). Энергетика от людей шла безумная. Мне казалось, что нас либо расцелуют, либо разорвут на куски от восторга.
Незадолго до начала концерта ко мне подошёл какой-то панк и стал интересоваться, что мы играем. Я перечислил все близкие стили, включая панк.
— Да ты не знаешь, что такое панк-рок! — заявил он в ответ.
— А что ты вкладываешь в это понятие? — поинтересовался я.
— Свобода и суицид! — фанатично закатив глаза, выпалил панк.
— Что ж, хорошие принципы, вполне практичные, — ответил я. — Может, докажешь верность своим убеждениям, устроив суицид прямо сейчас?
— Что, здесь?
— Ну да.
К этому времени вокруг нас собралось несколько человек, с интересом следящих за развитием спора. Увидев их, мой собеседник немного опешил.
— А можно после концерта? — ответил он, и все попадали со смеху.
После того, как мы спустились с верхотуры, нас повторно засыпали подарками и приглашениями посетить Тулу. Вскоре попался на глаза и панк, с которым я говорил перед концертом.
— Ну что, — съязвил я, — будешь выполнять своё обещание?
— Нет! — заорал он. — Ты лучше разбираешься в панк-роке!
После концерта мы с Гусманом остались в Туле на пару дней, неспешно попивая пиво и играя песни. Наташа уехала в Москву немного раньше, так как должна была выступать со своей основной группой, «Кегли Маугли».
Как-то вечером мы сидели в мастерской — я, Гусман, Катя Мирошниченко и Ирина Свиридова. Делать было нечего, и Гусман лениво наигрывал песню группы «Э.С.Т.» «Катюша». «Спой», — попросил я без всяких задних мыслей. Миша исполнил мою просьбу.
Первый же куплет вызвал удивление со стороны Кати Мирошниченко: «Запомни, Катюша, я — гений, запомни, я твой командир…». Второй куплет прошёл относительно спокойно, но на третьем изумилась уже Ира: «Запомни, родная Ирина, я всюду и вечно с тобой, прости, что не раз обзывался скотиной, прости, что общался с другой». После окончания песни неимоверно сконфуженный Гусман пробормотал что-то оправдательное, а потом отправился фотографировать трамвайное депо, расположенное поблизости…
Впоследствии мы продолжали регулярно ездить в Тулу. Вскоре после нашей совместной поездки в Суздаль в 1998 году Ольга Анархия написала чудесный цикл стихов, посвящённый этому городу, который я впоследствии опубликовал в Интернете под названием «Стихи среднерусской полосы». После окончания вуза Ольга некоторое время работала в местном краеведческом музее. В 2000 году на её квартире мы основали альманах «Точка Зрения», с которого началась моя профессиональная литературная деятельность, после чего провели в Туле несколько литературно-музыкальных квартирников. Выйдя замуж, Ольга взяла фамилию Сибирякова, и некоторое время публиковалась под ней, но брак оказался недолгим, и новая фамилия также быстро утеряла актуальность.
Весной и летом 2000 года я решил пожить какое-то время у родителей на Ташкентской улице. Группа Дениса Мосалёва, в которой я когда-то начинал играть музыку, до сих пор давала концерты, а вокалистом в ней был красавчик-узбек Руслан Ибрагимов. Кроме него и соседей по нашей многоэтажке общаться мне было толком не с кем. Почти всё время мы пили пиво на лавочке у окна и орали под гитару мои старые песни вперемежку с хитами русского рока.
Как-то Руслан предложил навестить своего бывшего одноклассника — по его словам, совершенно эпического персонажа, настоящего стопроцентного панка и «выхинского битника», как у нас называли местных неформалов. Искомого человека мы обнаружили быстро: когда мы подошли к его подъезду, он как раз непринуждённо валялся под лавочкой возле пустой бутылки водки.
— Джо! — позвал его Руслан.
Тело немедленно зашевелилось.
— Есть выпить? — спросил панк и, приподнявшись, полез в карман косухи, откуда извлёк гранёный стакан и завёрнутый в носовой платок сухарь — чтоб занюхивать водку, как он объяснил позже. Я изрядно поразился его сноровке, но оказалось, что это был прекрасно отработанный актёрский жест.
Как выяснилось, Лёша Гладков (так его звали) не только пил, но и писал специфические песни, в которых алкоголизм являлся особой системой ценностей — причём сам Лёша практически не испытывал алкогольной зависимости, талантливо всех разыгрывая. С музыкальной точки зрения его творчество было несколько нудновато: все песни игрались практически с одной и той же рок-н-ролльной гармонией. Больше всех мне нравилась песня «Гроза», где рассказывалась простая история о совместном распитии. Благодаря часто повторяемым рифмам и аллитерациям на тему «гроза/глаза» это звучало интересно:
Я сегодня вышел вечером гулять,
Дождь идёт весь день, но мне на это наплевать,
Вот стольник мятый я достал, пошёл в ларёк купить вина,
И в тот же самый миг вдруг началась гроза…
Лёшина мать умерла при родах, отец завёл другую семью и с сыном общался редко. Жил Лёша с бабушкой и пьющей тёткой, от которых часто уходил из дома или просто запирался в комнате. У себя он сделал некое подобие звукозаписывающей студии и проводил вечеринки под названием «портвейн-клуб», на которые, впрочем, почти никто не ходил. В общем, Лёха, как и я, в то время мучился от одиночества, и наверное, поэтому так быстро со мной подружился. Вместе с Гладковым мы ездили в Тулу к Ольге Анархии, обсуждали старые записи «Происшествия», которые Лёша ставил всем своим знакомым в качестве эталона. Он научил меня есть китайскими палочками, нёс без конца всякие глупости, любил в шутку изобразить гея, а когда у него появилась девушка, часто рассказывал мне, где в Москве на улице можно заняться сексом, если больше тупо негде — обычно это были даже не парки и скверы, а какие-нибудь помойки. Кроме меня Лёшу выносили единицы. Мы с Гладковым пытались даже записывать его песни, назвав группу «Похоронное бюро», но ничего вменяемого из этой затеи не получилось.
Гладков притягивал к себе одиноких, выпавших из социума людей. К примеру, его приятель Женя Пограничник был комиссован из армии, где пытался играть в оркестре, но у него мало что получалось. Пограничник был единственным моим знакомым, кого избила жулебинская шпана: как-то он некстати попытался поднять на руки пьяную девушку. Впрочем, сам Женя в тот момент находился примерно в таком же состоянии, а пьяным, как говорится, везёт — ему всего лишь разбили нос.
Если не ошибаюсь, в 2002 году Лёша Гладков эпохально отметил день рождения сразу в пяти городах — Москве, Подольске, Серпухове, Туле и Люберцах. В Подольске мы (то есть, я, Лёша и Женя Пограничник) оказались случайно, опоздав на нужную электричку. Найдя место в вагоне, мы достали гитару. Рядом с нами ехал мужчина, выглядевший вполне цивильно. Не помню, чем мы его заинтересовали, но уже очень скоро Лёша достал из рюкзака недопитую бутылку водки и стаканы, а мужчина охапку зелёного лука. Как оказалось, наш случайный собутыльник ехал в Чехов на дачу к одноклассникам — впрочем, к этому времени мы уже пили вторую бутылку водки, а Чехов остался позади. Тогда Лёша предложил купить в Серпухове третью бутылку, а я подумал, что это будет очень смешно, если мы заберём дачника с собой в Тулу и представим его на тусовке как Лёшиного родственника, дядю Сашу — в день рождения тульские панки простили бы Гладкову что угодно. Приехали мы поздно, в дугу пьяные и к Юле Молодцовой, которая сразу просекла, что её разыгрывают, но сделала вид, что принимает всё за чистую монету. Наутро дядя Саша очень удивлялся тому, куда его занесла судьба, и изо всех сил пытался реабилитироваться за своё нетрезвое путешествие Бог знает куда и к кому. На обратном пути в Москву пьяный Гладков вовсю истерил, вытащил меня в тамбур подраться, но получив по лицу, быстро присмирел. Закончили мы поездку в люберецкой пивной, где вели себя уже почти пристойно.
Вскоре у Лёши Гладкова начался пылкий роман с Гелани Хачиевой, моей институтской подругой. Гела была мной встречена случайно в метро летом 2001 года после очень долго перерыва. В то время она преподавала в медицинском училище психологию, небезуспешно косила под взрослую серьёзную женщину, но всё-таки большая часть занятий со студентами в силу неисправимого стремления к эпатажу проходила в баре неподалёку. Я пригласил её в гости, и мы уже довольно давно разговаривали на кухне, как вдруг в соседней комнате проснулся крепко выпивший накануне Гладков. Доковыляв до девушки, Лёша сел рядом, опохмелился, а ещё через пару часов внезапно пал на колени и попросил руки и сердца. Сдаваться Гела, по-видимому, не хотела, но к утру у неё уже просто не было выбора: Лёха умел доводить до ручки кого угодно.
Ещё одним ярким персонажем был Эжен Жеманов — огромных размеров детина, хамло и циник, разговаривавший исключительно матом. Он учился на два курса младше меня и напоминал своей харизмой персонажа из книг Чарлза Буковски: одни его за это любили, другие (и их было намного больше) ненавидели. Его жена стоически сносила все издевательства, но, в конце концов, развелась, оставив фамилию мужа: имя Маргарита Жеманова ей шло. Эжен после этого уехал к родителям в Гамбург. К этому времени он почти не выходил из запоя, а высшей точкой его карьеры стала должность грузчика в магазине бытовой техники. Но, несмотря на грубость, Эжен был отличным другом и совершенно безбашенным человеком. Как-то Гела приехала ко мне со сломаной ногой и, поскольку выпить было не на что, предложила сдать бутылки. Эжен галантно предложил ей помощь, по дороге схватив фашистскую каску, которая у меня валялась в качестве бессмысленного, но забавного аксессуара. Мы с Гладковым побежали к окну посмотреть, чем всё закончится. Девушка ярко выраженной азиатской внешности на костыле и громила в фашистской каске выглядели лучшей комической парой всех времён и народов. Гела с Эженом не нашли ничего умнее, чем подойти к остановке и спросить у людей, ждавших автобуса, где находится приём стеклотары. Как рассказывал потом Эжен, их появление вызвало у люберецких обывателей лёгкое помешательство.
Ещё я помню, как Гладков привёл ко мне свою подругу Лену по прозвищу Таня, которая помимо своей странной самоидентификации запомнилась тем, что некоторое время находилась замужем за настоящим шотландцем. Впрочем, барышня превосходила своими странностями даже нашу компанию, и поэтому больше не приглашалась.
Столь плотная концентрация неформалов, поэтов и идиотов в одной квартире была уникальной для нашего, в целом, заурядного района. Но самое удивительное, что отжигала не только моя квартира, но и мои соседи сверху, по второму этажу. Брутальная панк-металлистка Маша, жившая в шестой квартире, частенько приходила к нам с маленькой дочкой Катей. Девочка была, конечно, всеобщей любимицей, и все её баловали. Единственный досадный момент случился, когда один чувак, домогавшийся до всех женщин подряд, как-то вручил малышке свою визитку, на которой написал «Вырастешь — позвони». Я крепко на него обиделся за эту выходку.
Как-то летом 2002 года, собравшись соседско-дружеской компанией мы допились до того состояния, которое обычно заставляло нас ехать в Тулу и продолжать куролесить там. Дотуда мы собирались добраться на маршрутке от «Янгелей» (станция метро «Ул. Академика Янгеля»), но двое наших не нашли ничего умнее, чем пописать на расстоянии пяти метров от патрульной машины ОВД, и потому надолго задержались в Москве. Прочая компания благополучно добралась до Тулы, где продолжила веселуху.
По вечерам мы приходили на тульскую панковскую тусовку, рассказывали о себе какие-то придуманные на ходу завиральные истории, пытались с кем-нибудь напиться, понравиться тульским девушкам… С утра никто ничего не мог вспомнить, мы сдавали бутылки, сбрасывали мелочь, и всё начиналось сначала. По такому сценарию проходили почти все наши тульские выезды 2001-2002 годов, но в этот раз мои московские друзья вели себя особенно развязно, и я впервые подумал, что всё это вполне может закончиться смертельным исходом — это было единственное, чего я мог испугаться тем летом. Развязка оказалась банальнее: один из наиболее неадекватных представителей нашей компании был застукан сначала с травой, потом за кражей в супермаркете, а потом едва не покусился на хозяйское добро. Это была, безусловно, низшая точка падения, и я понял, что наш пьяный выезд в Тулу будет для меня последним. Отношения с дегенератом были немедленно и резко разорваны.
Моя тогдашняя девушка Оля, понятное дело, была не в восторге от гладковской алкоголической эстетики, и однажды, когда Лёха приехал к нам на несколько дней, торжественно запретила ему пить. Лёха в ответ лишь хитро улыбнулся. После каждого перекура он возвращался всё более и более пьяным, и уже через пару часов находился в абсолютно невменяемом состоянии. Конечно, как обычно, он слегка переигрывал, но сделано это было убедительно. Увидев Гладкова, Оля побледнела от ярости и, нащупав какой-то пакет, ударила Лёшу со всей силы по голове. Раздался хлопок, кухню мгновенно заволокло чем-то наподобие дыма. Когда воздух слегка очистился, мы увидели иронически улыбающегося, вмиг поседевшего Гладкова. Оказалось, это был пакет с крахмалом. Картина выглядела столь комически, что я побежал за фотоаппаратом. Позже Лёша рассказал мне, что держал водку в пожарном кране возле входа в квартиру — не столько потому, что хотелось выпить, сколько ради того, чтобы позлить Олю.
Ещё мы периодически устраивали квартирники, во время которых развешивали по квартире красные знамёна, в своё время извлечённые из реквизита театра песни «Перекрёсток», и плакатики с дурацкими надписями типа «Заграница нам не поможет!». Гладков щеголял в моём костюме-тройке, а я — в его косухе. Впоследствии нам так понравилась эта имиджевая рокировка, что обмен был зафиксирован на постоянной основе, и я до сих пор, глядя на эту кожаную куртку, вспоминаю Лёху. Ночью после квартирника Гладков изображал гея, имитируя секусуальные домогательства до Студилова. От ржача Курбакова, наблюдавшего эту сцену, не могла заснуть вся квартира.
Как-то летом мы поехали в Тулу поздравлять с днём рождения местную девушку-поэтессу Полину. Ситуация сложилась так, что Гладков и Жеманов случайно отстали от меня и, соответственно, утеряли возможность найти вместе со мной ночлег. Тогда они пошли по единственному известному им адресу Юли Молодцовой. Подъезд её дома оказался закрыт на ночь, и ребята были вынуждены освоить детскую площадку. Там было жёстко, холодно и скучно, так что парни периодически выбегали на проспект Ленина и стреляли сигареты. Вскоре они познакомились с двумя девушками, которые пожалели бедолаг и остались с ними до утра оказывать моральную поддержку. «Полинка-картинка, киска-Лариска и хорошая девушка Настя», — ласково называл тульских барышень Гладков.
Вскоре Лёша стал встречаться с «хорошей девушкой Настей» и перебрался обратно на Выхино, но попытка стать «цивилом» и обрасти семьёй провалилась: оказалось, что сахарная мануфактура, где он тогда работал — потолок Лёшиного карьерного роста. В марте 2007 года, через месяц после того, как Настя с ним рассталась, Лёшу сбила машина на трассе Москва-Симферополь — по всей вероятности, он собирался ехать автостопом в Тулу. Всё что осталось от человека после столкновения — смятый в лепёшку рюкзак и несколько окровавленных обрывков косухи, которую он одолжил у ещё одного выхинца — гитариста Андрея Поповича. Ко времени смерти Лёша находился в подавленном состоянии, очень много пил и был совершенно неуправляем. Ненароком возникала мысль, что это мог быть и не несчастный случай, а самоубийство. Во всяком случае, последние дни Лёшиной жизни, по словам Андрея, были полнейшим кошмаром вследствие алкогольного опьянения и депрессии. Многим казалось, что Гладков попросту выработал свой жизненный ресурс…
На похоронах, куда мы приехали вдвоём с Мишей Гусманом, присутствовало несколько выхинских неформалов (в том числе познакомивший меня с Лёшей Руслан Ибрагимов), а из родственников покойного — Лёшина тётка, отец и несколько сводных братьев. Все были в полнейшем шоке, никто не думал, что Лёша может уйти из жизни в таком возрасте: оказалось, что он пережил свою мать, умершую при родах, всего лишь на пару лет. После смерти Гладкова осталось несколько песен, записанных у него дома при участии Андрея. В марте 2008 года мы устроили квартирник памяти Гладкова, где исполнили все песни Лёши, сохранившиеся в нашей памяти. Для меня потеря друга была большим ударом, и я до сих пор часто думаю о нём, представляя как он оценивает мои песни или какие-то события в моей жизни. Иногда эта тоска приводила меня на Кузьминское кладбище. Я пытался найти Лёшину могилу, но чаще не находил её, чем находил. Так прошло несколько лет.
Вскоре я снова стал выступать вместе с Гусманом, как и в девяностых годах, а в начале ноября 2012 года возобновил общение с Ольгой Анархией, с которой начались мои поездки в Тулу. Мы отправились к ней в гости втроём — я, моя жена Вика и Миша. Поводом стал Олин день рождения.
Первым делом мы заехали в Ясную поляну, традиционно покружив в индустриальном районе. В отличие от двух предыдущих разов, нам удалось присоединиться к экскурсии. Православная экскурсоводша отпускала неуважительные сентенции по отношению к взаимоотношениям Льва Николаевича с русской церковью, но нас это мало беспокоило. Меня очень поразили фотографии Толстого в молодости. Было видно, что этот офицер, прошедший через горячие точки, в жизни очень неприятный, давящий фанатик, бесконечно уверенный в собственной правоте. И почему он избрал путь беллетриста, а не политика? С другой стороны, одинокая могила Толстого была явно наиболее удачным из поставленных им перформансов. Это художественное произведение безотказно действовало спустя столетие с лишним.
Как и в старые добрые времена, Ольга решила устроить у себя небольшой квартирник, пригласив туда всех, кому это могло быть интересно. Ольге всегда был не чужд некий романтический декаданс — и это создало своеобразную атмосферу. На концерте собралось меньше десятка слушателей (но зато это были явно лучшие люди города!), а мы с Гусманом выдали одно из самых содержательных выступлений, вспомнив даже, казалось, совсем забытые песни.
Фото: из архива автора. 1994, Алексей Караковский. 1997, Алексей Караковский, Ольга Анархия, Михаил Гусман. 2002, Ольга Анархия. 2002, Алексей Гладков. 2013, Ольга Анархия, Алексей Караковский, Михаил Гусман.
Comments are closed