Книга Алексея Караковского “Рок-н-ролльный возраст” впервые вышла ещё в 2007 году, но сейчас автор готовит новое расширенное издание. Нетрудно догадаться, что в основном, это сочинение посвящено музыке и музыкантам. С разрешения автора каждый вторник мы публикуем серию отрывков из этой книги, посвящённых неформальным путешествиям по миру. Очередная глава – про Верхнюю Волгу (Тверскую и Ярославские области).
В августе 1997 года мы отправились в поездку на Селигер — я, Лиза, начинающий автостопщик Миша и участница выезда в Ярославль Маша Смирнова. Миша чувствовал себя на трассе неуверенно, и опытная автостопщица Лиза взяла его к себе в пару. Маша должна была приехать в Осташков поездом через два дня после нас и ехать, соответстввенно, вместе со мной. Мы стартовали по отдельности, договорившись встретиться неподалёку от Осташкова.
Миша и Лиза ехали не торопясь, я же быстро добрался до Торжка, где к полной неожиданности встретил Дениса Мосалёва — оказалось, что недалеко от Торжка живёт его бабушка. Пообщавшись с ним, я напросился в андреапольский автобус и через пару часов добрался до нужной развилки на трассе.
Поставив палатку, я оказался в полной темноте. Где-то далеко лаяли собаки, по дороге ездили мотоциклы. Не на шутку испугавшись, я пролежал всю ночь в обнимку с туристическим топориком, но, конечно, ничего страшного не произошло. Погуляв на следующий день по Осташкову, я выяснил, что без собственных средств передвижения путешествовать по Селигеру невозможно.
Собрав палатку после второй, не менее кошмарной ночи, я наспех запихнул её в рюкзак. Не поместившийся в спешке топор сначала хотел привесить на ремень снаружи, но, испугавшись того, что водители меня неправильно поймут, всё-таки изловчился засунуть его внутрь рюкзака. По счастью, к московскому поезду я успел без проблем. Там-то мы все вчетвером и встретились.
После таких приключений мне не хотелось оставаться в Осташкове, и по предложению Маши Смирновой мы перебрались на соседнее озеро Пено. Этот край сильно пострадал от войны: на пустоши у озера возвышался монумент деревне Ксты (в 1942 году эсэсовцы расстреляли и сожгли здесь 78 местных жителей), а в посёлке нам встретилась мемориальная доска памяти героини войны Лизы Чайкиной. Но едва мы расположились на берегу озера, как начался дождь, продолжавшийся трое суток. В таких условиях было нереально найти сухое топливо, развести костёр и приготовить обед. Спасли нас тверские рыбаки, державшие в сухости не меньше кубометра дров и угостившие котелком отличной ухи. Оставаться в Пено было незачем, и мы поехали дальше на юго-запад, через Соблаго и Андреаполь трассой на Торопец.
Машину от Пено пришлось стопить минут сорок. Остановились петербуржцы, едущие на дачу куда-то в сторону Волговерховья.
— Можем только до Соблаго подвезти, — извиняющимся голосом сказала женщина, сидящая за рулём, но зато взяла всех четверых. Мы проехали вместе пять километров, слегка успев рассказать о наших планах.
У нас с Машей никак не получалось покинуть Соблаго. Сначала нас хотел подвезти пьяный мотоциклист (почему-то в противоположную сторону), потом мы прокатились метров двести на асфальтовом катке, и только после этого нам повезло остановить УАЗ, ведомый местным учителем, ехавшим в Андреаполь. Дорога была кошмарна; около деревни Охват машина преодолела вброд небольшую речку. Сам Андреаполь оказался крошечным пристанционным посёлком, в котором главным тусовочным местом был вокзал, а основной достопримечательностью памятник советскому воину-освободителю, чья плащ-палатка напоминала рясу, а автомат в руках — крест. Дорога до Торопца была ещё менее проходимой, и мы преодолели её на поезде. Не приходилось удивляться, что именно здесь монголо-татарам окончательно надоело брести через заросли и болота, после чего они плюнули на планы по захвату Великого Новгорода и повернули обратно в степи.
Как и большинство городов Тверской области, в XVIII веке Торопец был полностью перестроен по екатерининскому плану и поэтому был похож на Торжок и Вышний Волочок. Разумеется, с тех седых времён Торопец изменился до неузнаваемости, и ближайшие к вокзалу дома были обычными пятиэтажками. В глубине города нам попались обветшалые особняки и несколько храмов. «ХРАМ ЗАГАЖЕН КПСС», — гласила нанесённая краской надпись на одной из колоколен; рядом, у старинной решётки лежали сухие цветы. Мостик через речку отделял исторический центр от окраины, состоящей из частных домов. Слева от дороги виднелся странный земляной кратер с высокими краями. В жерле его горели костры. Ощутимо повеяло средневековьем, но эти огоньки принадлежали не монголам и не археологам, а местной молодёжи.
Там, около городища, мы расстались с Машей Смирновой, решившей отправиться в посёлок Селижарово, где её ждали друзья. Нашей целью было достижение совхоза Речане, где, согласно карте, находился небольшой пруд, оказавшийся на практике просто-напросто водопоем. Там мы и заночевали, не найдя более ровного места для установки палатки.
К счастью, накануне у меня мелькнула мысль, что утром мы рискуем повстречаться со стадом рогатой скотины, что могло иметь непредсказуемые последствия, тем более, что наша палатка была ярко-красной. Вскочив как можно раньше, я растолкал Лизу и Мишу, и очень вовремя: перед появлением коров, что мы успели только выскочить из палатки. По счастью, пастух отреагировал очень чётко, направив стадо дальше по улице. «Доброе утро!» — прокричал он нам. «Доброе утро!» — ответили мы.
Следующим летом, когда я скучал в Жулебино, моя подруга Галка попросила меня прокатить куда-нибудь автостопом. Тусующиеся рядом Седовы тут же предложили в качестве цели Тверь, где жила мать Андрея. Поездка получилась странной: сами Седовы до города не добрались, и мы фактически упали бедной женщине как снег на голову. На обратном пути я повредил ногу, и добрался без проблем только благодаря тому, что Галка была удачлива на дороге.
Тем же летом 1998 года у нас с Лизой и Мишей была запланировано путешествие в район Рыбинского водохранилища, но к июлю и Лиза, и Миша по разным причинам ехать уже не хотели. Оставшись вдовоём с Машей Смирновой, мы решили не отказываться от своих планов. Но тут Седовы вдруг действительно собрались ехать в Тверь, и мы отправились в поездку вчетвером.
Гулять по городу с Андреем и Стасей оказалось гораздо приятнее, чем без них. Мы тщательно обошли исторический центр, но особенно почему-то врезались в память названия окраинных улиц — Склизкова и Резинстроя: мы решили, что Слизков и Резинстрой — это такие гоголевские литературные персонажи. Увидев знакомую набережную, я ощутил жгучее желание похулиганить и сфотографировал ничего не подозревающую Машу точно на том же месте, что и Галю за две недели до этого (Галя, конечно, потом была в бешенстве). Затем мы сели в трамвай и отправились погулять на окраину города (сейчас мне кажется, что это была Старая Константиновка), где оказался отличный песчаный пляж и сосны на берегу карьера, напомнившие мне Урал.
В Твери было хорошо, но эта обстановка слишком расслабляла, и ранним утром мы собрались в дорогу. Как выходить на нужную трассу никто не знал, и мы решили попросту взять билет наа автобус до деревни Кушалино, находящейся на уважительном расстоянии от Твери. Оказалось, что автостанция там находится около местной, очень красивой церкви — наполовину отреставрированной, наполовину разрушенной. Проехав ещё километров сорок с парнем, торопившимся на «ЗИЛе» в посёлок Рамешки, мы встали на обочине. Вскоре перед нами остановился «КАМАЗ» до Бежецка. Водитель и его сменщик были с похмелья и пытались нас уговорить дать им денег, но у нас с деньгами было плохо, и мы ограничились моральной поддержкой. В ответ они сообщили, что городок у них не интересен, беден и вообще ничем в истории не прославлен кроме того, что там родился Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, более известный как Малюта Скуратов. Позже оказалось, что даже этим Бежецк похвастаться не может: историки придерживаются мнения, что место рождения Скуратова неизвестно.
Мы приехали в город почти что с закатом. Успев засветло пробежаться по торговым рядам и немного пофотографировать, мы нашли водопроводную колонку и решили умыться; зрелище чистки зубов двумя путешественниками вызвало большой интерес со стороны бежецких детей и собак. Миновав красивую башню с часами, принадлежавшую местной фабрике, мы пришли на вокзал и стали ждать местного поезда, на котором планировали проехать всего один перегон до узловой станции Сонково. Это место давно меня интересовало с транспортной точки зрения, но кроме пьяных подростков там никого не было.
В итоге, мы провели ночь в трёх городах и двух поездах. Самым трудным было вовремя выскочить из электрички в городе Кашин, не прерывая при этом сна. Зайдя на местный вокзал, мы рухнули на скамейки. Очнувшись около десяти утра, я увидел Машу Смирнову, гладящую по холке огромную добрую собаку. Ещё несколько дворняг сидело рядом, и все хотели есть. Мы немного поделились с ними завтраком и пошли гулять.
Кашин оказался маленьким, жарким и удивительно спокойным. Привокзальные плакаты, рекламирующие местный санаторий, сохранились довольно неплохо с советских времён, а в магазинах продавалась местная минеральная вода. Маленькая речка Кашинка оказалась живописной, и мы долго сидели на её берегу. Там я написал небольшое стихотворение, построенное на аллитерациях и посвящённое спокойной атмосфере Кашина. «Такие дела, крошка, каштановые реснички…», — заканчивалось оно.
Ночевать можно было на кашинском вокзале, но мы предпочли всё-таки встать с палаткой на Волге. Проще всего это было сделать возле моста на трассе Кашин — Калязин, куда часто ходили местные автобусы. Местность эта оказалась пустынной. Мы поставили палатку, но с топливом дела были плохи — среди мелкого кустарника попадались только трухлявые палки. Впрочем, до ночи этого запаса хватило. Маша, в то время бравшая уроки вокала, ушла под мост, чтобы попрактиковаться в пении, и её голос разносился далеко по Волге… В то время я и представить не мог, что спустя семнадцать лет эта девушка станет вокалисткой фолк-панк группы, и мы будем записываться на одной студии.
Утром мы без труда застопили машину в сторону Углича, что позволило не заезжать в Калязин, в котором я уже один раз был. Оказавшись в городе раньше намеченного срока мы быстро его осмотрели и решили заблаговременно подумать о ночлеге. Самым логичным казалось выйти на трассу и поехать в сторону Рыбинска, чтобы по дороге найти подходящее место для установки палатки, но нас подвело то, что мы не сразу нашли нужный выезд из города. Приложив кучу усилий, чтобы успеть ухать подальше от Углича, мы оказались застигнуты наступившей темнотой врасплох — прямо на трассе, между посёлком Большое Село и железнодорожной станцией Лом. Стопить ночной транспорт было без толку — его почти и не было.
Поставить палатку на поле в полной темноте оказалось практически невозможно, но и перспектива дойти до находящейся в восьми километрах станции тоже не обещала ночлега — хорошо ещё, что ночь выдалась сухой и тёплой. К счастью, при свете очередных фар я разглядел на дороге что-то вроде выемки — видимо, бывшую автобусную остановку. Решив не заморачиваться, мы просто легли на асфальт, спрятавшись в спальники от всепроникающих комаров. Местная молодёжь, возвращавшаяся с дискотеки, с ужасом соскакивала с обочины в поле, когда в её поле зрения попадали наши тела… Долго это комариное мучение длиться не могло. Как только рассвело, мы снова стали стопить, и уже скоро вместе с местными дорожными рабочими доехали до станции Лом. Эти ребята, как оказалось, заметили нас ещё пока мы лежали в спальниках, что стало отличным поводом для шуток.
Рыбинск, до которого мы добрались к полудню, оказался большим и симпатичным, но довольно запущенным городом екатерининской эпохи. Было в нём немало и советского, но вообще он показался каким-то очень значительным — по сравнению как с Кашиным, так и Угличем. Погуляв по городу, мы опять решили выйти на трассу, чтобы встретить ночь в дороге. Потом мы проехали, не заметив, участок водохранилища, поглотивший когда-то старинный город Мологу, проскочили насквозь Пошехонье и только там стали искать место для ночлега. На этот раз нам повезло: в нашем распоряжении было не просто поле, а тракторная колея, посередине которой отлично помещалась палатка. Картину портил только мелкий дождь, начавшийся ещё в Рыбинске. Проснувшись наутро и обнаружив, что мы вымокли до нитки, я понял, что за последнюю неделю пресытился бродяжничеством по горло. Рассчитав, что отсюда реально попасть в Москву без ночёвок (или, в крайнем случае, с ночёвкой в Ярославле), мы бодро выбежали на трассу, и уже буквально через час с небольшим вторично проехали Рыбинск.
Очередной водитель высадил нас возле переполненной автобусной остановки. Это было не лучшее место для ловли удачи, и Маша решила, не теряя времени, разложить на своём станковом рюкзаке мокрые вещи для просушки. Я уже хотел попросить её повесить сверху что-нибудь из наиболее душещипательных деталей белья, но тут перед нами остановилась машина с латвийскими номерами, и Машин рюкзак вместе с развешанными на нём маечками и носочками немедленно полетел в багажник. Водитель, не имевший никакого отношения к Латвии, оказался лихачём и очень быстро довёз нас не просто до Ярославля, а до поворота на Москву.
Следующая машина нас провезла до Гаврилов-Ям, в котором трасса внезапно оканчивалась без каких-либо указателей, а машины делились на два потока, один из которых шёл, вероятно, обратно на Ярославль, а другой на Москву. Но какой куда? Первый встречный водитель не только объяснил нам дорогу, но и готов был нас даже отвезти в Москву — но увы, это был старый разбитый «запорожец». Я устроился, положив рюкзаки на место выломанного заднего кресла, а Маша села вперёд. Ничего хорошего эта часть пути не сулила с самого начала.
Ни один прибор на доске не работал. Заметив, что мы обогнали «девятку», я удивился такой прыти, включил секундомер и попытался посчитать скорость по километровым столбам. Получилось около восьмидесяти километров в час.
— У меня движок от «форда», — пояснил водитель.
Вскоре оказалось, что мы едем с сумасшедшим. Остановившись в Петровске, мужик сообщил, что ему требуется горючее, и вернулся в машину с несколькими бутылками пива.
— А милиция? — удивился я.
В ответ мужик протянул милицейскую фуражку и рекомендовал махать ей в окно при виде гаишников. Оказалось, это был начальник отдела внутренних дел города Руза, возвращавшийся домой после пьянки с родственниками…
Мы ехали довольно резво, но я понимал, что успеть на метро нам, скорее всего, не удастся. Однако, дорога на Рузу проходила по Кутузовскому проспекту, где тогда жила Маша, из чего следовало, что я, скорее всего, проведу ночь у неё. Дело оставалось за малым — доехать живыми и невредимыми. В том, что это удастся, у меня были большие сомнения.
В черте Москвы наш водитель немного заплутал, зачем-то выехав к Савёловскому вокзалу, но всё-таки вскоре нашёл Кутузовский проспект — и вдруг на расстоянии двух автобусных остановок от Машиного дома уткнулся лицом в руль. До того, как мы влетели бы в ближайший столб, я успел хлопнуть его по плечу, мужик ударил по тормозам, и остаток дороги мы проехали медленно и степенно.
Водителя было жалко до слёз. Шансы добраться до Рузы к утру, казалось, у него отсутствовали в корне. Маша предложила мужику переночевать у неё, но он отказался и лишь спросил, где в этом районе продаётся «горючее». Мы махнули рукой — видимо, это было бесполезно. Выспавшись, на следующее утро я отправился домой…
После этой поездки меня не заносило в Тверскую область восемь лет. 26 июня 2005 года мы выдвинулись на шашлыки в хорошо знакомый район Конаково. Компанию составляли я, Наташа Караковская, Дима Петров, Сергей Алхутов, Саша Амельченков и Саша Мелентьева. Мы поставили четыре своих палатки на самом берегу Волги, привязав самую большую из них к старой сосне. Вечер был проведён здорово — под вино и песни; желающие купались. Ночью, правда, приходили местные мальчишки и кричали нам откуда-то из-за угла обидную кричалку: «Хапуги-рвачи, пидарасы-москвичи!». Я запомнил эти нехитрые слова и впоследствии использовал их при сочинении песенки «Бигмак-буги», повествующей о той части моих земляков, которая отягощена в жизни лишь витальными потребностями.
Наутро Мелентьева поведала о странном сне — будто над берег реки с жутким грохотом пикируют бомбардировщики, а она от них прячется в каких-то катакомбах, но никто не придал её словам особого значения. Серёга разжёг костёр, я открыл бутылку вина, а Наташа позвала Сашу купаться. Вскоре мы обратили внимание на чёрную-чёрную тучу, быстро приближающуюся с противоположного берега Волги.
К берегу подъехал местный мотоциклист и достал из кармана мобильник. Разговор с неведомым собеседником был прост, как удар лопатой. «Что? Совсем капец? Ну тогда я сматываюсь!». Парень успел исчезнуть с поляны, когда фронт достиг середины реки. Девушки как раз выскочили из воды, и мы стали спешно стаскивать вещи в одну кучу, чтобы ничего не потерять. Минутой позже я почувствовал, что лечу головой вперёд в палатку; вслед за мной точно такой же пируэт совершила Мелентьева, а за ней — потухший при первом же порыве ветра костёр.
Задумываться о том, в какую передрягу мы попали, было страшно и поздно, поэтому мы стали удерживать палатку изнутри, чтобы у неё не сломался каркас, и мы не задохнулись. Держа одну сторону палатки, я самозабвенно орал матом на Петрова, чтобы он держал другую сторону, но Дима решил зачем-то набрать телефон МЧС. «Назовите код региона, в котором вы находитесь», — издевательски ласково предложил ему автоответчик. Вползший в палатку последним Алхутов явно видел больше, чем остальные, но предпочитал помалкивать. Я успел разглядеть за его спиной сплошную стену дождя и града; иногда на нейлон палатки падали крупные сосновые ветки.
Неожиданно грохот стих, остался только равномерный шум дождя, но потом закончился и он. Наше пребывание в эпицентре урагана продолжалось не больше получаса. Выйдя из палатки, мы замерли на месте совершенно шокированные: вся полянка была усеяна упавшими деревьями. Не пострадал лишь крохотный пятачок у самого берега, и как раз на нём стояла наша палатка. Очертания леса были совершенно неузнаваемы, тропы, по которой мы пришли, не было видно вообще. На палатку Саши Амельченкова упало крест-накрест пять сосен, другие палатки порвало в клочья и прижало к земле.
Тишину нарушало лишь падение капель и звук падающих веток. Некоторые надломленные деревья под несильными порывами ветра слегка потрескивали, и поэтому вызывали сомнения в своей надёжности. Корни выкорчеванных деревьев переворачивали вместе с собой целые слои почвы — земля вставала под прямым углом к горизонтали. Оставаться на гиблом месте нам не хотелось. Сфотографировав увиденное, мы стали паковать рюкзаки. Где-то вдали продолжали падать деревья.
Внезапно ветви упавшей поблизости сосны зашевелились, и из-под хвои на свет вышла местная бабушка в сером плаще, державшая за руку маленького мальчика.
— Ребятки, а вы топливного шланга здесь не находили? — спросила она, повергнув нас в шок этим абсолютно неожиданным и неадекватным вопросом.
— Нет… — промямлили мы, и бабуля потащила мальчика дальше по едва угадываемой за завалами тропинке.
До Конаково было километров семь, и мы не были уверены, что их можно преодолеть на машине: дорога была густо завалена ветками — правда, крупных деревьев не попадалось. Пройдя метров двести, мы увидели выезжающий из-за поворота джип, за рулём которого сидела крупная женщина-блондинка в какой-то спецодежде цвета хаки, слушающая «Manowar» — просто какой-то нордический феминистический спецназ. Проявив все возможные способности к обаянию, мы уговорили её довезти нас до станции. Оказалось, что Хельга — владелица фермы по разведению фазанов, и во время урагана на инкубаторе отключилась электроэнергия. Чтобы спасти цыплят, она предприняла вылазку за бензином для генератора.
Вскоре подошла электричка. Мы достали скромные запасы еды. Повинуясь какой-то странной интуиции, Саша Амельченков вытащил из рюкзака припасённую книжку и начал читать вслух — монотонно и спокойно. Это было «Собачье сердце» Михаила Булгакова. Постепенно придя в себя, мы добрались до Москвы… Позже оказалось, что нам повезло меньше, чем, к примеру, жителям Дубны: Там деревьями завалило пару автомашин, ветром выбило несколько стёкол, и в принципе, особых разрушений не было. В Конакове тоже повалило деревья, и были остановлены три подстанции.
Вскоре у меня состоялась зимняя поездка на Верхнюю Волгу. В начале 2007 года, когда я уволился с работы, у меня освободилось много времени, и в марте я решил предпринять небольшое путешствие на пару с Федей Мальгиновым. Поехать именно в Калязин, в котором я до этого дважды бывал в 1997 году, хотелось не из-за достопримечательностей, которые, впрочем, в Калязине имеются — как минимум, колокольня Никольского собора, стоящая на маленьком островке посреди Волги и используемая в 30-х годах местными комсомольцами как парашютная вышка. Основной причиной поездки был какой-то непонятный, неопределённый зов сердца. Впрочем, фотографии с поездки получились на редкость удачно — в основном, благодаря Феде.
Мы стартовали с Савёловского вокзала прямым и едва ли не единственным в природе автобусом до Калязина. Электричкой в Калязин было ехать ещё более затруднительно, хотя я пробовал в первый раз попасть туда именно таким образом.
Городок, в общем-то оказался таким, каким я его и запомнил — маленький, тихий. Главная улица оказалась в сносном состоянии, остальные дороги были разбиты напрочь. Небольшие магазины, много деревянных зданий — провинция. На улице Коминтерна нам встретился заброшенный дом огромных по любым меркам размеров. Сначала мы немного боялись, но потом всё-таки залезли внутрь и сделали некоторое количество кадров — оказалось, что это бывшее ремесленное училище. К сожалению, большая часть фотографий по причине моей неопытности получилась плохо. Через квартал нам попалась ещё одна довольно типичная в наше время картина — отреставрированный храм и рядом развалины, не подлежащие восстановлению. Сфотографировали и их.
На мосту через реку Жабня мы обменялись объективами, что Феде позволило заняться панорамной съёмкой, а мне — телескопически обследовать знаменитую колокольню. Соединив Федин объектив и цвета LAB я получил несколько любопытных кадров. Мост, кстати, уже сам по себе оказался очень забавным. Довольно монументальное сооружение, похожее на Большой Охтинский мост в Питере, издали выглядело совсем крошечным.
Вскоре мы вышли к зданию больницы. Строение находилось в кошмарном состоянии, но архитектура его была поразительно хороша. Покошенные буквы «ЗЕМСКАЯ БОЛЬНИЦА» под самой крышей, видимо, хранили память о большевистском перевороте: не представляю, кому ещё могло потребоваться с таким остервенением их срывать.
Около краеведческого музея, расположенного внутри недействующего собора, мы нашли небольшое кладбище, а на нём плиту с надписью: «Под сим камнем погребено тело калязинского купца Ивана Егоровича Охлобыстина, скончавшегося 14 июля 1878 года на 77 году. Память его 18 апреля». Может, род актёра Ивана Охлобыстина происходит из Калязина?
Эвакуация в Москву происходила довольно спешно. От больницы мы поехали на маршрутке, надеясь не опоздать на последний автобус, следующий в Сергиев-Посад. Успеть-то мы успели, но народу в нём набилось множество. Стоять приходилось на одной ноге, а Феде, из-за его роста, ещё и наклонив голову. Рядом с нами ехали симпатичные девчонки-студентки, жизнерадостно обсуждавшие общежитие и знакомых мальчишек — их пример придавал нам сил. В Сергиев-Посаде нас уже ждал полупустой автобус до Москвы. Мы пересели в него и тут же уснули…
Фото: из архива автора, 1994 год, 2007 год.
Comments are closed