Книга Алексея Караковского “Рок-н-ролльный возраст” впервые вышла ещё в 2007 году, но сейчас автор готовит новое расширенное издание. Нетрудно догадаться, что в основном, это сочинение посвящено музыке и музыкантам. С разрешения автора каждый вторник мы публикуем серию отрывков из этой книги, посвящённых неформальным путешествиям по миру. Очередная глава – про Пермь.
С января по февраль 1997 года (в студенческие каникулы) мы с моей подругой Лизой посетили Челябинск, Екатеринбург и Пермь. Нашей целью были прогулки по этим городам и посещение моих многочисленных родственников. Повсюду, разумеется, мы таскали гитару с флейтой. В Челябинске, живя на служебной квартире бывшей ученицы моего деда, мы познакомились с местными студентами и устроили что-то вроде крохотного квартирника.
В Екатеринбурге я оказался впервые, и так уж получилось, что главным впечатлением для меня стал непривычный 35-градусный мороз. Самое интересное, при такой температуре у нас получилось вполне сносно погулять по городу — короткими перебежками от магазина к магазину. К сожалению, в кармане рюкзака оказался забытым пакет сока. Обнаружив в автобусе последствия фруктового взрыва, мы выскочили на остановке, где извлекли сладкий лёд буквально вручную.
Полноценное выступление у нас получилось организовать только в Перми, зато какое это было выступление! Узнав в начале года о том, что у нас возникла идея заехать к нему, мой старый знакомый по поездке в Питер, Лёша Хантер, посовещавшись с пермской тусовкой (как и в Ярославле, она оказалась многочисленная и вменяемая), организовал нам концерт на тусовочной квартире, носящей громкое название «Отель Калифорния».
Со стороны это выглядело так: мороз и солнце, минус тридцать, суровый индустриальный город. На улицах, естественно, пусто; воздух звенит. Мы идём, ведомые Хантером, через какие-то хрущёвские пятиэтажки, и вдруг, зайдя за поворот, видим человек пятнадцать толкиенистов, рубящихся на своих деревянных мечах не на жизнь, а на смерть. «Вот и флэт», — сообщает нам Хантер, указывая на ближайший подъезд. После того, как большая часть выбывших из боя толкиенистов подтянулась на квартиру, начался сейшен.
Я до сих уверен, 6 февраля 1997 года мы с Лизой и впрямь дали один из самых удачных квартирников за всю историю «Происшествия». И хотя мне трудно оценить, как мы играли, но никогда ещё мы не реагировали так на зал. Заинтересованные, сопереживающие лица пермских слушателей вызывали у нас ответный порыв, желание перепрыгнуть свои способности, принести людям радость и печаль. Это был дикий прилив вдохновения. Мы умудрялись исполнять с первого раза песни, которые ни разу не репетировали, и люди слушали нас как зачарованные. Мы исполнили сначала свою костромскую программу, потом песни из «Кафе Цветы», а потом уже играли всё, что приходило в голову. Концерт закончился только тогда, когда нам стало нечего петь.
После этого на нас обрушилась толпа поклонников. Не помню, чтобы я за один концерт получил столько подарков: шесть фенечек, «портрет» концерта, нарисованный местной художницей и… электронные часы. Смущаясь, их даритель, челоек по прозвищу Мерлин, сказал, что он не носит фенек, но часы — это тоже ведь фенька, только функциональная. На волне энтузиазма в тот же день я написал песню «Город трамваев», посвященную Перми, пермякам и Лёше Богомазову в особенности. До 2010 года я продолжал натыкаться то на одного, то на другого зрителя того концерта, и каждый из них прекрасно помнил тот вечер.
Ночью в «Отель Калифорния» приехала целая компания — это были пермяки, ездившие тусоваться в Екатеринбург примерно с теми же целями, как мы ездили (и ездим) в Питер. Для них были немедленно исполнены лучшие песни сейшена. Один из ребят, поэт Андрей Мансветов, вёл себя агрессивно и шумно. Мне его представили с гордостью — он был членом союза писателей — но мы поначалу с трудом нашли общий язык. Кто бы мог тогда подумать, что именно с Мансветовым из пермяков у меня потом установятся наиболее тесные дружеские отношения… Ещё запомнился местный рок-н-ролльщик Макс Зильберман, отчаянно промахивавшийся мимо нот, но певший с большим энтузиазмом про какую-то девицу — рок-н-ролл «Медвежонок Падла».
Целых три дня мы тусовались в «Отеле Калифорния», с превеликим удовольствием играя песни и поглощая местное пиво «Рифей». Хантер провел нас, похоже, по всем известным ему пермским компаниям, в результате чего мы познакомились даже с одним ярославским музыкантом, игравшим с нами на всё том же фестивале «Рок в Ярославле» в ноябре 1996 года. Как-то мы пошли к речному вокзалу на Каму, вода которой, проглядывающая в полынье, к моему удивлению, оказалось какого-то неестественно жёлтого цвета. В воздухе разливался удушливо-приторный запах: в непосредственной близости находилась табачная фабрика, кондитерская фабрика и фабрика Гознака — и всё это на фоне исторического центра, да ещё рядом с местным КГБ… Пермь была, определённо, весьма суровым городом — точь-в-точь как в описаниях Хантера.
В ту поездку со мной произошёл ещё один эпизод, который не имел никакого отношения к рок-музыке, но очень запомнился своим странным символизмом. На второй день пребывания в «Отеле Калифорния» я обнаружил, что потерял паспорт, в который также были вложены все мои деньги и обратный билет. Поиски по квартире ничего не дали, и тогда я пришёл к выводу, что, скорее всего, забыл паспорт в квартире пожилого Лизиного родственника, к которому мы заходили в гости накануне. Человек этот жил возле пермского МВД, называемого в народе «Башней смерти» и, судя по всему, всю жизнь работал там же. Правда, при встрече он ничего конкретного нам не рассказал. Мне вообще показалось, что он не видел в своей жизни ничего особенного.
Явившись вторично в дом на Компросе (то есть, в переводе с местного жаргона, на Комсомольском проспекте), мы, к полной своей неожиданности, попали на похороны: накануне старик умер. Больше всего меня удивило, что по нему никто особо не горевал, а его сын сказал, что давно уже был готов к том, что это может произойти в любой момент. Свой паспорт я потом нашёл в целости и сохранности в «Отеле Калифорния» под кроватью, на которой я спал. Памятуя о детском доме для детей врагов народа, который находился как раз в Перми, и куда в детстве при упомянутых ранее обстоятельствах попал мой дед, можно было бы провести символическую связь, и в художественной книге я бы, несомненно, это сделал, но для автобиографического текста это всё-таки большая натяжка. Правда, Андрей Мансветов считал иначе и впоследствии не раз говорил, что это была неслучайная встреча. Не знаю…
На прощание Лёша Богомазов подарил нам цикл комиксов, герой которых по имени Нефор Датый попадал в различные нелепые ситуации. Потом Хантер сделал карьеру художника и дизайнера, полностью оправдав свою многозначительную фамилию, но перестал тусоваться. Переписка наша угасла примерно через год, когда я перебрался на другое место жительства.
Следующий раз я попал в Пермь в 1999 году, но эта поездка меня разочаровала: нам с Хантером не удалось собрать интересной тусовки, и время было потрачено впустую. Только летом 2010 года мне подвернулся повод приехать: это был фестиваль «Живая Пермь», куда меня неофициально пригласил поэт Алексей Евстратов. К сожалению, никто из моих московских друзей не составил мне компанию, и 7 июля я отправился в путь один, решив посетить заодно, как обычно, Екатеринбург и Челябинск.
Разумеется, мне страшно хотелось повторить исторический пермский выезд 1997 года, но в итоге эта поездка запомнилась ещё больше. Кстати, потом, перед отъездом из Перми, я предпринял титанические усилия по поиску Алексея Богомазова («Хантера»), которому благодарен за всё хорошее, сделанное для меня в 1997 году, но этот легендарный человек как сквозь землю провалился — при том, что до этого мы пару раз пересекались в Интернете и, казалось, особых преград для встречи нет. К неудаче пришлось отнестись философски — видимо, в жизни и впрямь есть страницы, которые переворачиваются только полностью.
Добирался до Перми я довольно тяжело. Поезд был переполнен в дугаря пьяной гопотой, но в районе Глазова они, наконец, проспались, присмирели, и тут оказалось, что они никакие не гопники, а омские строители, возвращающиеся с шабашки, и работа у них, можно сказать, интеллигентная — строят газпромовские бензозаправки. Я спел «Ватерлоо-роуд» и «Садовое кольцо», благодаря чему мне помогли в Перми дотащить рюкзаки до моста. Дальше я уже старался сам — на ходу торгуясь с таксистами (продал в поезде соседу по плацкарту книжку Придворова, на эти деньги и доехал). Из окна машины Пермь казалась похожей на Казань, только выглядела чуть более благоустроенной и чуть менее криминальной. По закону подлости, когда я вылезал из машины с двумя рюкзаками книг, пошёл проливной дождь.
В краевой библиотеке, где мне назначили встречу организаторы фестиваля, было тихо. Волонтёры, набранные из числа местных студентов, тихонько пили чай, и мой приезд привнёс оживление в их среду. Позвонив в оргкомитет, я выяснил, что Лёше Евстратову, судя по всему, в Перми я не особо нужен, а ещё то, что он бухает в полный рост со статусными московскими литераторами, прожигая время бессмысленно и беспощадно. Впрочем, приехавший вскоре в библиотеку Андрей Мансветов — поэт, с которым я познакомился ещё на квартирнике в «Отеле Калифорния» — позвал работать в оргкомитет фестиваля, и я, конечно, согласился. Кроме Мансветова из героев былых времён были найдены подавшийся в таксисты музыкант Макс Зильберман и Миша Мерлин — тот самый, который подарил мне на квартирнике 1997 года электронные часы в качестве «функционального заменителя фенечки».
Вписался я у совершенно безбашенной Наташи Бессарабовой. На вид ничем не примечательная женщина, бухгалтер, мать девятилетнего мальчишки, она вела удивительную жизнь. Входная деревянная дверь в её квартиру была разбита в щепки — как оказалось, метательными ножами. В сумочке Наташа носила пневматический пистолет и мечтала об автомате Калашникова. Кроме того, Наташа закупала промышленные запасы водки и поила ей гостей, которые тусовались у неё неделями. Круг её «детей» составляли местные поэты и музыканты, из которых выделялся поэт Алексей Селюнин, наделённый мощнейшим актёрским талантом. Видеофильм, в котором Селюнин сбривает волосы, одновременно исполняя стихи и песни на уголовную тематику, вверг меня в состояние глубочайшего культурного шока.
Ночью того же дня на квартиру Наташи пришёл Евстратов с двумя московскими собутыльниками, один из которых, журналист Аркадий Бабченко, по недомыслию зарядил палочкой для суши детский арбалет и прострелил навылет мой чехол для гитары. Карма этого человека была несмываемо запятнана. Уже через два дня чехол внезапно разошёлся сразу по всем швам, от полученного ранения скончавшись. От огорчения я неловко уронил гитару, и она, ударившись об асфальт низом, лишилась пяти струн сразу (впрочем, их всё равно давно было пора менять). Зайдя в музыкальный магазин, чтобы купить новые струны взамен утерянных, я приобрёл заодно огромный британский флаг — просто из-за любви к прекрасному. Потом он нам очень пригодился.
Мансветов представлял меня везде и всюду в качестве известного московского писателя, и мне это нравилось. Было очень любопытно рассказывать о своих взглядах на прозу и поэзию — пермские ребята и девчонки явно нечасто говорили об этом, а тут выяснилось, что и тема интересная, и у каждого есть какой-то мало-мальский, пусть даже школьный опыт, свои взгляды. Особенно забавно было участвовать в жюри отборочного этапа «слэма» — поэтического турнира. Стихотворения участников были слабыми, любительскими, но в них чувствовалось стремление к духовному росту через чтение, попытки творчества — словом, личное участие в русской культуре. Чем больше я задумывался об этом, тем более мне казалось важным, что настоящему писателю, каким я хотел быть, ни за что нельзя прощать плохие, непереносимо ужасные тексты, но обязательно надо любить их авторов — поскольку именно они являются наиболее пристрастными читателями. В общем, в конечном итоге я почувствовал себя в шкуре критика, готового к спонтанному анализу воспринятого на слух текста. Наверное, так же себя чувствовали мои преподаватели на Форуме молодых писателей…
Утром второго дня со мной произошло событие, в итоге сильно повлиявшее на моё песенное творчество. Выйдя из дома, я поел в ближайшем кафе, заплатив всего-навсего 95 рублей (даже в Набережных Челнах и Елабуге было ощутимо дороже), после чего приехал снова в краевую библиотеку — ждать Мансветова, так как больше делать там было нечего. Волонтёры были уже другие, но я легко нашёл с ними общий язык. Разложив книги на столике в ожидании того, как они продадут себя сами, мы сели пить чай, и я заиграл себе под нос «Ватерлоо-роуд». Девушки, сплошь второкурсницы аграрного университета, читали друг другу вслух Придворова, а особо циничные — Бантиков-в-слезах. Смеялись и те, и другие.
Старшеклассница Катя Макарова, как она позже рассказывала, зашла в комнату, просто-напросто услышав звук гитары. Когда дверь приоткрылась, волонтёры подумали, что она участница фестиваля, а я решил, что она из волонтёрского штаба. Девочке придвинули стул и предложили чай с таким видом, будто её появление входило в наши планы точно так же, как и сам этот чай. Когда же выяснилось, что Катя попала в наш круг случайно, мы со студентами очень обрадовались и, конечно, пригласили её на все фестивальные мероприятия.
— Ты в каком классе? — спросил я.
— В девятом. У меня скоро выпускной, и я буду в красивом платье, — гордо ответила она.
Посмотрев на девочку, я подумал, что мне симпатична эта романтичность, и тотчас представил Катю в моде начала двадцатого века, как это было принято в женских гимназиях — я читал нечто подобное у Вениамина Каверина в романе «Перед зеркалом»: «…на гимназическом балу в Перми… он увидел Лизу впервые — что-то розовое, белое, с широко расставленными то зелеными, то серыми глазами». В памяти всплывали прекраснодушные признания из девичьих писем героини:
…Если вы считаете меня другом (в письмах это видно только из обращения), то будем переписываться. Если нет — то лучше бросить. (…) Я доверчива и непостоянна в своих суждениях, что, кстати, видно из предыдущих строк.
В тот момент я ещё не понимал, насколько важную тему подсказала мне эта девочка. Всё сложилось в единое целое двумя днями позже, когда я собирался уезжать. Мы втроём — Катя, Андрей и я — общались на темы литературы (особенно поэзии), и поэтому практически любой разговор так или иначе приводил к любимым книгам. Я опять решил привести в пример Каверина, но было понятно, что «Перед зеркалом» слишком малоизвестное произведение, и потому я напомнил про другую, самую известную его книгу — «Два капитана». Оказалось, что Катя её тоже не читала. И тут меня озарило второй раз:
— Постой… там же главную героиню тоже зовут Катя… Да, тебе обязательно нужно прочесть эту книгу…
Сюжет романа мгновенно разложился у меня в голове на составляющие, но обратно собрался совсем в другом виде, напоминая себя лишь отдельными эпизодами. Я представил себе главные узловые моменты: провинциальную гимназистку в выпускном платье, терпящий бедствие в арктических льдах самолёт и самого Вениамина Каверина, начавшего писательскую карьеру в первые годы Советской власти и умершего в разгар перестройки. Только это, как мне казалось, и могло выразить наилучшим образом выстраданную идею «Северной земли», под которой я понимал, естественно, не архипелаг с таким названием, а Россию как таковую. Пораженный неожиданным полётом воображения, я схватил гитару и к написанным годом ранее строкам о начертании полюса на средневековых картах дописал два новых восьмистишия. Позднее было придумано всё остальное — пять частей, поочерёдно исполняемых двумя героями песни, с разной мелодией и энергетикой, но вписанных при этом в единую, строгую ритмическую сетку. Эта была первая моя сюитная композиция с 1994 года, но при этом несомненно более целостная и эмоциональная. Песню я назвал «Северная земля», но в народе, конечно, чаще звучало название «Катерина читает письма» — по одной из строчек, написанных в тот день в Перми:
В воскресенье в саду оркестр начинает играть с утра,
И ухаживают за барышнями юнкера,
Мариинской гимназии дамы строят слишком суровый вид,
И лишь только Катюша одна у окна сидит.
Катерина читает письма, в этих письмах который год
Терпит бедствие в водах Арктики самолёт.
За штурвалом сидит небритый и отчаявшийся человек,
Катя любит его, но не может послать привет…
Катя Макарова была польщена, что в честь неё написали песню, да ещё явно лучшую в моём репертуаре. После моего отъезда я подговорил Наташу Бессарабову, чтобы она передала девочке подарок на шестнадцатилетие — роман «Два капитана». Потом Катя подросла, стала студенткой, и мы до сих пор иногда переписываемся по электронной почте, обсуждая жизненные события и любимые книги.
Притом, что написание новой песни было для меня едва ли не главным событием поездки, сам фестиваль получился тоже ярким. Мы с Мансветовым и Бессарабовой работали на износ днём и хулиганили ночью, причём так, что нас боялись даже менты. Конечно, инициатором безобразий был Мансветов — попробуй, помахайся с таким жлобом. Рядом топала Наташа Бессарабова, хрупкая женщина с пистолетом и метательными ножами в сумочке.
На исходе второго дня, после тяжёлого общения с пациентом-суицидником (Мансветов работал психиатром), Андрей приехал к Наташе в крайне раздражённом состоянии духа. Взяв со стола пневматический пистолет, он решил было пострелять с балкона, но хозяйке удалось его уговорить отправиться с этой целью на улицу — а заодно и поглазеть на нелепейшие объекты современного искусства, по случаю фестиваля в огромном количестве наполнившие город. В лучшем случае эти экспонаты вызывали у людей недоумение, чаще всего — едкую критику. Вместе с Андреем и Наташей в дорогу отправились также я и Наташина подруга Юля. Вскоре злорадное настроение передалось всем участникам прогулки, и тут нам встретился подходящий арт-объект — целлулоидная фигура в дешёвом спортивном костюме, кое-как прилепленная скотчем к какому-то памятнику. Глухо зарычав, Мансветов забрался на памятник и стал отдирать «спортсмена». Когда манекен упал на асфальт, мы поняли, что со стороны он донельзя напоминает труп — особенно, при плохом освещении и если не всматриваться.
Взяв тело за нижнюю конечность, Андрей потащил его по улице, бросаясь то под ноги прохожим, то под колёса машин; Наталья зверски вращала пистолетом. Зарулили в продуктовый. «К вам с трупами можно? Нам два литра томатного сока и самого говённого пива — ему уже всё равно», — потребовал Андрей у абсолютно равнодушной к происходящему продавщицы. Облив труп соком, и выпив из горла полбутылки пива, он потащил тело дальше, перекрывая движения на Ленина — главной улице Перми.
Что делать дальше, мы не представляли. Наташа сказала, что можно его оставить у краевой администрации, но это действие осталось бы без последствий, и потому было не интересно. Я предложил пойти к Петропавловскому собору: наутро меня оттуда выгнали при попытке сделать фото (суки, я даже ничего подумать плохого про них не успел!). Злорадно хохоча, я сказал, что будет неплохо прислонить тело к паперти, накидать монеток и проследить, когда уберут. Но собор был далековато, и мы решили просто утопить урода в городском фонтане, пущенном в честь фестиваля.
Волоча за собой надувное тело, Андрей целеустремлённо топал в глубину сквера, но тут впереди замаячили первые встреченные нами за это время милиционеры. Столкновение было неизбежным. Наклонив голову, Андрей шёл вперёд с таким видом, с каким шли на таран лётчики-камикадзе. Не выдержав психологической атаки, милиционеры плавно поменяли траекторию движения, скрывшись в кустах, а через минуту от Драмтеатра на большой скорости уехала машина с мигалкой. Гнусно захохотав, Андрей подбежал к фонтану и швырнул тело в воду. Тут же последовали выстрелы из пневматики, но накаченное воздухом создание не никак не хотело тонуть. Юля принялась топить «труп» вручную, и тут я заметил свисающий с дерева электрический провод с розеткой, явно забытый при ремонте фонтана. Можно только догадываться, что было бы, если бы провод дотягивался до воды…
Повторю, днём мы были самим совершенством. Я выступил на фестивале и последовавшем за ним Дне города в сумме раз шесть — причём, один из разов в качестве блюзового гитариста-импровизатора в дуэте с местной рэгги-звездой Андреем Гарсиа, потомком испанских революционеров; бритоголовый пермский поэт Алексей Селюнин под это читал стихи, по-мамоновски подпрыгивая, а я цитировал «Звуки му» в микрофон для подпевок, и всё это вместе с местным рэп-ансамблем. Несколько раз мы читали детям лекции по литературе! В библиотеке! Мы рисовали цветочки и вишенки! Мы ходили с воздушными шариками! Старшеклассница Катя нашими усилиями три дня подряд посетила столько культурных мероприятий, сколько не посетила, наверное, за год, приезжая под вечер домой на такси за счёт фестиваля (то есть, Андрея Мансветова). За рулём был, естественно, Макс Зильберман.
В один из дней Наташа организовала мой сольный квартирник, на который пришло два десятка человек, включая Мерлина, Зильбермана, нескольких волонтёров и приехавших из Екатеринбурга моих друзей — Серёжу Ивкина с Таню Климкину. Я спел всё самое актуальное, плюс кое-что из программы 1996 года. Выступление перемежалось байками из арсенала местного тусовщика Серёжи Кабанова; я назвал его выход «Кабанов-шоу». Люди были в восторге, а хозяйка попросила меня организовать приезд полного состава «Происшествия» — ориентировочно на октябрь, так как до этого на Урале многие ездят на картошку, тратя свои выходные на поддержание уровня жизни. Впрочем, в октябре 2010 года мои мысли были далеко от Урала, и никаких гастролей не состоялось.
Вечером после сейшена мы бродили компанией по Перми, размахивая недавно купленным британским флагом. «США с Англией сыграли 1:1», — многозначительно отвечал я недоумённым горожанам. «А что, наши уже в городе?», — спросила меня с нарочитым одесским акцентом какая-то старушка, пока мы стояли с ней на светофоре, чтобы перейти Комсомольский проспект.
Когда фестиваль закончился, мы устроили небольшую заключительную тусовку с шашлыками на берегу Камы, а вечером посейшенили в саду с пермскими неформалами. Потом меня посадили на поезд — жутко дорогой и слишком быстрый… Когда я ехал, почему-то мне в голову лезло граффити, увиденное недалеко от Наташиного дома — неряшливо нарисованная птица и надпись «ГАДКИЙ УТЁНОК ГАМЛЕТ». Я знал, что «Гамлет» — это подпись художника, являющаяся, скорее всего, одновременно его социотипом, но всё равно представлял себе такое вот необычное существо — гадкого утёнка Гамлета, и себя в этой роли. Из этого недовылупившегося персонажа городского фольклора, в отличие от Катиного выпускного платья, так и не получилось песенной истории — зато получился неплохой рассказ.
На фото: Алексей Караковский, Наталья Бессарабова, Катя Макарова, Андрей Мансветов. Пермь, 2010.
Comments are closed