Дмитрий Урюпин – московский звукорежиссёр, которого все знают, в основном, потому что он первый директор Сергея Калугина и организатор Подпольных квартирников У, проходящих с огромным успехом вот уже несколько лет. Возможно, мы первые, кто берёт у Димы такое большое интервью. И оно точно не последнее, потому что Урюпин – это просто кладезь интересных историй.

­– Дима, давай начнём с самого начала.

– Ой, слушай, это было так давно, я плохо помню.

– Но ты явно шёл на звук.

– Видимо, да.

– А был ли какой-то случай, который тебе это показал во всей явственности?

– Как-то я увидел одну из самых ранних своих фотографий, где сижу у проигрывателя и ещё в двух руках по пластинке держу. Мне там если год, то хорошо, а скорее всего меньше.

– Ага, теперь мы знаем, когда началась твоя профессиональная деятельность – рано, супер. В школе, я так понимаю, ничего не предвещало?

– Ну, как тебе сказать, кое-что предвещало, но тот Урюпин и нынешний – это два очень разных человека, сильно отличающихся. Всё, что предвещало, загонялось под шконку – отчасти извне, отчасти изнутри сам себе выхода не давал, и так далее. Кстати, нынешняя моя реализация себя как барабанщика, это детская мечта, ноги оттуда растут. Тогда это всё закончилось ничем, по разным причинам, в том числе, родителям спасибо, которые долго меня отговаривали. Но сейчас, слава богу, отговаривать некому, и пространство появилось, куда свою установку поставить. Вряд ли я стану выдающимся барабанщиком, но, тем не менее, детская мечта реализована.

– Дальше тебя загнали учиться. Обстоятельства и родители… получать вышку.

– Ну, не так, чтобы они меня загнали. Я, собственно, сам поступал – в медицинский, трижды. И работал в медицине семь лет. Меня туда особо никто не загонял. Но поскольку я в мед не поступил, то отучился на товароведа продовольственных товаров, где написал диплом по изменению качества твёрдых сычужных сыров группы голландского. Учившись там, я понял, что с такими людьми, с кем я там столкнулся в институте, я работать не буду никогда. В науку попасть было крайне сложно. В результате, ещё некоторое время позависал в медицине, а потом увлёкся всякой писаниной, журналистикой. Благо, тогда было сильно проще прийти в это дело, да и журналистика была в полный рост. Плюс, опять же, это было начало 90-х, когда стало можно всё. И всякие темы, типа молодёжно-музыкальных, были очень на плаву. И об этом писали все, у кого не прибито – не понимая ничего, о чём пишут, полную порой ахинею. И душа не вынесла, я в это дело полез! И когда я понял, что в медицине я уже не какие-то эксперименты ставлю, а просто кроликов потрошу, да и гонорары превышают зарплату, я ушёл на вольный выпас, в журналистику. И так вот всё, собственно, и началось.

– Круто. То есть ты пришёл в продюсирование из журналистики?

– Да, именно так получилось, потому что я очень не вовремя уволился, долго раскачивался. Надо было на пару лет раньше. Или, наоборот, на пару лет позже. А это случилось в 1991-й год – когда случилось всё, что случилось. Местами стало не до культурной журналистики, местами просто возникли какие-то сложности. Я впрягался всё активнее и активнее, и в какой-то момент, не то что выгорел, но меня несколько заклинило. И приходилось уже подрабатывать всякими другими вещами. В том числе не только писать в газеты, но ими торговать. В аэропорту Быково, как сейчас помню. Ну, кстати, это было достаточно выгодным делом. И не могу сказать, что сильно об этом жалею. Лучше, чем ничего. Но это тоже имело свои, как ни странно, плюсы. Потому что, собирая у себя в комнате мебель, купленную как раз на деньги, вырученные от газет, во всех смыслах, я по радио услышал группу, а тогда это было просто, люди присылали записи, их иногда даже пускали в эфир. И вот услышав эту группу, это была группа «Седьмая вода» из Рыбинска, я настолько в них влюбился, что дальше мы нашлись, списались.

– Да, слушай, я слышал, что твой опыты в кино начались даже раньше 90-х. Это так?

– Ну, в целом, да. Но это не было как бы… тем, что является работой. Это были, скорее, актёрские опыты. Началось всё с того, что я учился в старших классах, а в журнале «Юность», крайне популярном и модном, вышла повесть «Курьер» гнусно-прославленного нынче Карена Шахназарова, тогда ещё даже не совсем режиссера. Понятно, что, наверное, ему помогли там всё это опубликовать, но повесть-то была реально хорошая, реально классная. И когда несколько лет спустя, я уже школу закончил, он объявил пробу на фильм, я взял и пошёл пробоваться, потому что роль Ивана реально была моя. Но я говорю, это был совершенно другой Урюпин. Меня завернули, а я настаивать не стал, развернулся и ушёл. Мне стало так обидно, что я поехал на студию Горького, и там получил одну небольшую ролюшку в одном школьном фильме – ну так, по тем временам недурном. Ну и было ещё несколько таких опытов. Это было для меня в тот момент полезно тем, что я реально боялся аудитории, для меня стресс был перед классом отвечать, не то что куда-то на сцену выходить. И вот этот, в хорошем смысле, слом себя через чужих людей, через камеру и так далее, это был очень полезный опыт.

– Абсолютно автономная история?

– Абсолютно автономная история вообще. Это просто был такой прыжок через себя, за который мне ещё и приплачивали, потому что за участие в таких вещах денежку платили. Это был, наверное, самый выгодный в этом смысле мой тренинг. То есть я в него не вкладывал деньги, чтобы со мной поработали, а со мной работали, мне же ещё и платили. Это было прекрасно.

– Ладно, вернемся к продюсированию.

– Ну так вот, в этот период журналистика не кормила – меня переклинило, мне действительно не писалось. Я зарабатывал то опросами общественного мнения, то торговлей газетами. И как сейчас помню, это тоже какая-то воля случая. Лежу я на диване у себя в комнате, думаю о смысле жизни, слушаю естественно «Эхо Москвы», а что ещё тогда слушали. А там как-то вечером идёт конкурс, люди звонят и говорят всякую фигню. Я понимаю, что ответ знаю. Я лениво дотягиваюсь до дискового тогда ещё телефона, других не было, ставлю себе его на живот. Дозвониться на «Эхо» невозможно, но со второго раза я дозваниваюсь. Отвечаю правильно. И мне предлагают приз: либо кассета с любой записью (а по тем временам, не то, что там интернетов, цифры никакой не было), либо с тобой эфир. Я сказал, что интервью брал часто, а у меня ни разу. Ну, меня позвали, сделали со мной эфир. Я туда какой-то музыки понатаскал. Причём тоже всякой, не нашей ещё, тоже забугорной, относительно редкой. Потом они мне звонят. Это ночная была программа, ночной эфир. У них рубрику вёл Дима Умецкий, бывший наутиловец. И он куда-то уехал в какую-то командировку, он же ещё на телевидении тогда работал. Мне они звонят, слушай, такой классный был эфир, не хочешь Умецкого позаменять, пока его нет, его рубрику повести? Я говорю: «Да не вопрос». В общем, сделал несколько выпусков, возвращается Умецкий. Откуда-то он про меня знал, по-видимому. Говорит: «А пусть Урюпин дальше делает». И мне достался кусок ночи. А потом людей, которые эту ночь делали, заломало делать её целиком, и они сказали: «Слушай, а ты не хочешь большую часть ночи вести? Только найди себе напарника». А у меня как раз был человек, который очень хотел поработать на «Эхе». Я его посадил за пульт, а сам больше трындел. Он тоже иногда трындел. И, в общем, так пошло-поехало.

– В общем, вы работали как Битлз в Гамбурге?

Примерно. А потом произошла следующая ситуация. Как сейчас помню, познакомился я с группой Ять. Была такая очень прикольная группа, которая пела песни в основном на стихи митьков. Хотел я с ними сделать эфир. А запись на студии тогда дорого стоила. Они говорят: «У нас есть один свободный блин». – Блин – это катушка плёнки на 38-й скорости. – «Она на Радио России, надо тут забрать». Меня соединили с Таней Визбор. Я приезжаю к ней, причём домой, как ни странно. Что-то слово за слово, то-сё. Начинаю перечислять каких-то музыкантов, которые тогда у меня уже тоже на эфире засветились, типа Адо – в то время модная команда – и так далее. Для Тани это всё было как тёмный лес, как выяснилось. Я говорю: «Давай, может, к тебе тоже Адо в эфир». Она говорит: «Ну, давай». Эфир прошёл очень хорошо, я к ней подошёл и говорю: «А давай ещё вот этих». А Таня говорит, типа, тебе надо, ты и делай. В результате у меня ещё появился час на Радио России раз в неделю – в канале «Четыре четверти». Ну вот, и в общем, в результате случайного попадания на две топовые радиостанции, естественно, я туда вытаскивал всякий народ. И впервые в эфир вытащил Калугина, у которого на тот момент не было никаких записей. Я пришёл в какой-то клуб – вроде в Джерри Рубин – чисто случайно зашёл. Вдруг услышал прямо сразу «Танец Казановы». Естественно, невозможно было мимо пройти. Я сказал: «Вот, так и так, слушай, запись есть? – Нет. – В прямом эфире сыграешь? – Сыграю». Потом с этой записью, как с концертной, мы пошли на «Радио России». То есть, мы просто соврали, это была запись с эфира «Эхо Москвы», а мы её представили на «Радио России» как концертную. Так получилось два эфира. Ну, в общем, там эфиры, сям эфиры, звонят, пишут: «А где всё это можно услышать живьём?» –  и я понял, что надо с этим делать что-то дальше. Потому что рядом такие малоизвестные люди, как Сергей Калугин, Ольга Арефьева, Адо, Ревякин – более-менее известные, но как-то недостаточно. А ситуация с Калугином для него, как ни странно, послужила спусковым крючком, потому что его заметили, вспомнили, да ещё потом откуда-то выплыл его давний бельгийский знакомый Мишель Драшусофф, профессиональный путешественник. Этот человек куда-то ехал, снимал об этом фильм, а потом устраивал кинопоказы. Люди собирались, смотрели, им всё это было интересно. Ну вот. Он когда-то делал фильм о России, куда вошла пара каких-то ранних калугинских песен. И вот он выплыл, значит, услышал, что Калугин делает сейчас, и у него появилась идея записать для изучения русского языка в Европе калугинские сонеты и стихи. Серёга говорит: «Не хочу сонеты, хочу песни». Мишель скрипнул зубами, сказал: «Ну ладно, давай». Серёга попробовал, говорит: «Не хочу простое, хочу сложное». Мишель опять сказал: «Ну ладно, давай». В результате появился альбом «Nigredo». А Калугин за это время потерял работу – у Елены Камбуровой, так, на минуточку. Лежит Калугин дома, страдает, злой на весь мир. Вокруг него ходит Урюпин и говорит: «Серёжа, так нельзя». «Так нельзя», – говорит Серёжа. «Серёжа, надо что-то делать». Наконец, Калугин взрывается и говорит: «Ну блин, я музыкант, я не умею этого ничего, кто умеет это продвигать, рекламу фигачить и так далее». И тут я говорю, собственно, ключевую фразу: «Серёг, ну, я не то, чтобы специалист, но у меня по журналистике-то есть какие-то связи, может, я попробую». «Ну, давай». Вот с этого, собственно, директорство и началось. И я, соответственно, ухожу практически совсем с радио, тем более, как-то мне и поднадоело, и хотелось что-то новое придумать, а новое не придумывалось. А тут нашлось, чем заняться. И тут мне пришла в голову ещё одна мысль, что в Москве как-то на тот момент существовали только вот эти пипеточные клубы типа Джерри Рубина, либо что-то такое монструозное, на полторы тысячи мест, где, конечно, весь этот андеграунд не смотрелся бы. А почему бы не сделать концерта в зале? И что для этого лучше всего подойдёт какой-нибудь небольшой театр. Ну а поскольку пока я в журнале про театры писал, первое, куда я пошёл, это был экспериментальный молодёжный театр Вячеслава Спесивцева, где я предложил сделать концерт Калугину. Ну что мы, собственно, там и сделали. При этом, естественно, я воспользовался своими связями, в том числе на Радио Россия, и под это были заряжены даже некоторые эфиры. И более-менее мы даже собрали народ. После этого произошла какая-то очень интересная череда событий. Многие такие концерты периодически озвучивал со своим комплектом аппаратуры такой молодой человек, Миша Боголепов. И тут звонит мне Миша и говорит: «Слушай, старик, а нет ли у тебя на примете какого-нибудь помещения под технику? Потому что нас, говорит, реально просто на улицу выкидывают». Тут у меня что-то щёлкает в голове, звоню в театр, говорю: «У нас же хорошо концерт прошёл?». «Да». «А мы же хотим продолжить?» «Да». «Но у вас ведь техника, в общем-то, не концертная, хорошая техника для театра, но для концерта всё-таки нужен другой аппарат?». «Ну, в общем, да, а что делать». Я говорю: «Слушайте, тут есть комплект техники. Нам его будут отдавать на очень льготных условиях. Только его хранить негде. У вас в комнате в подвале не найдётся?». «Найдётся», мне говорят. Я перезваниваю Мише и говорю: «Бегом!». В общем, вот так появилось через некоторое время фирма «Т-аудио», которая потом чуть ли не полстраны озвучивала. Это был мой первый концертный сезон. Кто только там не играл. Перечисленные уже Адо, Арефьева, Ревякин и соратники, даже Марина Капуро, я помню, выступала с моей подачи. И та же «Седьмая вода». С ней вообще очень интересно получилось. После выхода «Nigredo», когда диск наконец начал продаваться, благодаря продвижению, рецензиям, концертам, Мишель решил расширяться и выпустить серию таких российских дисков. Говорит, нет ли кого ещё? Я ему, собственно, и подсунул «Седьмую воду» и Адо. Один из лучших их альбомов «Веди себя хорошо» как раз выпускал Мишель – спонсировал их записи, и так далее. А с «Седьмой водой» получилось вообще замечательно. Это совершенно волшебная фолковая группа была. Я ему закинул их диск. Мишель мне перезвонил, сказал, что послушал, спросил, что они делают в таких-то числах. Я говорю: «Не знаю, а что?» «В эти числа им надо быть на студии в Москве». А они из Рыбинска. Я звоню в Рыбинск. Говорю: «Ребята, что вы делаете в таких-то числах?» Говорят: «Ну, пока не знаем, а что?» Я говорю: «Вам надо быть в Москве на студии». «Зачем?» Я говорю: «Вам диск выпускают бельгийцы. Всё путёво, ребят, приезжайте». Как раз с «Седьмой водой» тоже был новый интересный опыт, потому что я прикинул, группу вообще в Москве практически не знали. А группа-то классная, надо как-то под неё что-то такое организовать и собрать. И я прикинул, надо использовать такую забытую форму как бенефис. То есть, собрать в первое отделение разных замечательных людей, которые публику-то соберут. Но они сыграют это как бы в пользу второго отделения. И в первом как раз был и Калугин, и Адо, и кто-то ещё, сейчас я не вспомню уже кто, может быть, Арефьева. И, соответственно, потом я вышел и сказал, что, ребята, я понимаю, что вы все пришли на первое отделение, но всё это делалось ради второго. Вы, конечно, можете уйти, но тогда вы не услышите то, ради чего собрались те люди в первом отделении. Всё, группа уехала из Москвы уже с поклонниками. Ну вот это была как бы первая точка.

– А ЦДХ был сразу после него?

– Практически сразу. Я ушёл от Спесивцева по одной простой причине. Он, конечно, очень талантливый режиссер, ничего не могу сказать, но оказалось, что Вячеслав Семенович очень соответствует своей фамилии, и работать с ним дико тяжело. А тут у тебя ещё и первый сезон, ты достаточно юн. Я просто понял, что не вывожу этих людей уже, вот с ними так работать. Ну, думаю, пошло всё к черту. Боголепов там ещё в подвале где-то год или два сидел, пока не разрослись, а я ушёл вообще в никуда. Но, видимо, судьбе было угодно, чтобы я всё это дело продолжил. Потому что меня очень специфическим образом вынесло на ЦДХ. Короче, я всё-таки ещё продолжал иногда что-то пописывать, и вот приехал в один джазовый клуб на пресс-конференцию. Короче, прессуха заканчивается, потом фуршет, и вдруг в клуб заходит пообедать пьяненький, подвыпивший, но очень благостный Ролан Быков. А мы с ним где-то то ли за полгода, то ли за год до этого в Питере на одном фестивале сталкивались. И я там у него брал какой-то блиц, что-то такое. Я подхожу к нему, здороваюсь. Он говорит: «А, журналист, садись, я тебе что-то расскажу». И начал мне гнать телеги, будто какие-то бандиты, которые выросли на его фильмах, ему машину подарили. Ну, как-то встать, уйти неудобно. Я сижу, слушаю. Подходит какая-то милая женщина. Он говорит: «А, Толмачёва, познакомься, это журналист». Вот он нас знакомит, и тут выясняется, что это Галина Михайловна Толмачёва, которая, собственно, создатель концертного отдела ЦДХ, и где на тот момент мало что происходило. То есть, были какие-то барды, какой-то джаз, и всякое кино. Изредка. Больше ничего. И зал человек на 600. Ну, как бы всё идет ни шатко ни валко, и тут я ей говорю: «Галина Михайловна, а вот есть такие люди, а вот есть ещё и такие люди». На тот момент как раз у меня висел вопрос, а где бы провести Юру Наумову, который в тот момент как раз собирался из Америки приехать и дать свой второй в России концерт после Горбушки. И вот его вывели на меня, а мне на тот момент негде делать концерты, потому что от Спесивцева я ушёл. Дык, я, значит, Галине Михайловне это излагаю. Для неё эти имена пустой звук. Говорит: «Ну давай, попробуем. Я заряжаю рекламу, соответственно. Через некоторое время Галина Михайловна мне звонит, говорит: «Прекращай рекламу». Спрашиваю: «Что такое?» Она говорит: «У нас уже даже стоячих мест нет». То есть там набилось не то, что 600, там 1000 человек набилась. Говорю: «Я не могу её прекратить, она уже заряжена, там эфир и сям. Ну как я это прекращу?» Ну, в общем, короче, зал мы порвали с первого раза. Тогда я предложил, по-моему, Арефьеву. Понятно, что зал мы снова порвали. Дальше у меня, естественно, начался карт-бланш, который, в общем, длился даже уже после того, как я со всем этим делом завязал. Потому что понятно, что кого я ни приведу, будет либо просто хорошо, либо очень хорошо. Ну, за редкими каким-то исключениями. И, соответственно, сдавали мне зал на льготных условиях. Вот так вот получилась с ЦДХ. Такая вот очень необычная, внезапная история.

– А с какого года по какой-то?

– Слушай, я уже точно не помню. Но это точно была уже вторая половина 90-х и до начала нулевых. Ну, то есть без малого 10 лет продолжалось. Точнее я тебе просто не скажу, не помню. Мой уход из этого дела тоже происходил постепенно. То есть, сначала я решил, что больше новых команд не беру. Я от всего этого устал. Если у меня сейчас какой-то проект не выстрелит, я ухожу. Ну, так и произошло. Там ребята были сами себе дураки. Называть их не хочу, потому что проект был хороший, на самом деле, а то, что произошло, это был человеческий фактор. Ну, я решил, что всё, и какое-то время занимался просто концертами. В том числе Насти Полевой, например – чертовски уважаемый человек, музыкант и так далее. Но я понял, что мне это скучно. То есть просто организация концертов, даже с гастролями – это, условно говоря, укладка кирпичей, где всё по накатанной. Это стало скучно. А в продвижении нового всегда нужно что-то придумывать, изобретать какие-то фишки. Я решил уходить совсем, только было непонятно куда. Ну, посидел, подумал, что я хотел сделать, но не сделал. Ну, когда на радио работал, хотел радиоспектакль поставить. А плёнка уже отошла, цифра появилась, можно студию дома организовать. Позвонил тому же Боголепову, взял у него взаймы какую-то технику, купил саундкарту хорошую. Стал пробовать, попробовал. Выкупил у Боголепова технику, а через полгода первый заказ пришёл. Так начался новый период.

– Это году примерно 2002 было?

– Чуть позже. Может быть, третий, может, четвертый. Ну, где-то так.

– И получается, что примерно с того времени ты концертной организацией уже не занимался, да?

– Ну, практически совсем. То есть, последнее, по-моему, что у меня было крупного сделано, это была презентация какого-то ревякинского сольника, не помню уже какого, в ЦДКЖ. И всё, Ревякин был последним, с кем я дольше всех работал. Несмотря на то, что это был ревякинский сольник, в нём участвовал весь состав «Калиного моста» и плюс ещё куча приглашенных музыкантов, после чего Дима почему-то решил прекратить со мной работу. Это его выбор, его право. С одной стороны, я где-то, конечно, потерял в денежке, а с другой стороны, легко вздохнул. Точнее, он был предпоследний. Дольше я проработал с Олегом Медведевым. С ним мы буквально 2-3 года назад перестали работать. Но Олег был всего два раза в год, потому что человек живет далеко от Москвы, и не наездишься. Он ездил на Зилант, и куда-то ещё, не помню, так что было два тура – весенний и осенний. Ну и вот два раза в год я менял деятельность, и делал один-два концерта Олега в Москве. Ну а потом и он отвалился, зато появились квартирники.

– То есть, погоди, буквально ты закончил с Медведевым и начал квартирники?

– Почти, это очень близко было по времени. Ну, может быть, они даже немножко пересеклись, я сейчас не помню, но это где-то было вот рядом всё, совсем рядом.

– Записью звука ты занимаешься уже, получается, 22-23 года, да?

– Ну, так или иначе, да. То есть это было в разных формах, с разными целями. Изначально это действительно была именно радиодрама, я заточился под неё, поэтому и студию назвал «Аудиотеатр». Были, естественно, аудиокниги в большом количестве. Сначала просто опыты для себя, потом пошли заказы. Было несколько фирм, с которыми я сотрудничал более-менее регулярно. Потом финансовый кризис до нас докатился. И здесь сложилось сразу несколько вещей. С одной стороны, радиоспектакль вещь дорогая, с другой пиратство продолжает делать свое дело, всё в сеть вываливают, потому что сеть уже достаточно развилась. А третий момент, сеть развилась, а облачных технологий ещё не было, поэтому отскочить от дисков и начать продавать прослушивание файлов на тот момент ещё не научились. И этот рынок просто начал схлопываться. Аудиокнижный потом воскрес, а вот в радиодраму вкладываться так толком, к сожалению, не начали. А так бы я сейчас с удовольствием занимался, люблю это дело.

– Ну, давай рассказывай теперь о квартирниках.

– Ну, с квартирниками, на самом деле, это такая же реализация давней мечты, как и с ударными. Ну, да, знаешь, люди во взрослом возрасте иногда покупают себе железные дороги и прочие игрушки, которых им в детстве не хватало. Иногда становятся коллекционерами всяких там машинок, вагончиков и прочего. Вот здесь примерно то же, потому что первые квартирники-то я посетил ещё в 80-х. Причём очень хорошо помню первый. Это был всё тот же Юра Наумов. Самое интересное, квартирник этот был в квартире Роберта Рождественского, потому что его дочка Екатерина очень фанатела по этим вещам, и она это устраивала. Мало того, что это был первый посещённый мной квартирник, ещё в такой козырной квартире, там я впервые узнал, что такое тёплый пол, ещё в Советском Союзе. Ну, естественно, потом были другие квартирники. И музыканты, соответственно, были разные. И я сейчас вот не помню, это был ещё конец 80-х или уже начало 90-х, когда какие-то бдительные соседи вызвали ментов. Менты пришли и сказали: «Ребят, а чё это вас тут столько?». «Мы музыку слушаем». «Не, ребят, непорядок. В общем, короче, либо вы сейчас расходитесь, либо мы это объявляем несанкционированным митингом». В квартире, на минуточку! Хозяин так пожал плечами, позвонил, куда следует. В общем, квартирник весь поднялся, переехал на другую квартиру, на другой конец города, провели его там, даже ничего не отменилось. Было, что вспомнить, поэтому мысль такая периодически в голове вертелась, но не было возможности. И вдруг получается, что у меня появляется своя достаточно большая квартира, полностью моя, в которой я, естественно, делаю ремонт так, как мне нравится. Появляется то пространство, о котором я всю жизнь мечтал. И большую комнату, гостиную, я прямо изначально затачивал, что тут, наверное, будут квартирники, чтобы и мебель расставить, и чтобы места было много. Я, правда, не думал, что тут будет столько народа набиваться. Ну вот так пошло-поехало. Первые опыты с тобой были, как ты помнишь. А потом, какой-то слух пополз, что есть такие квартирники. Но мы сами активно продвигали, поэтому…

– Ну и мы, естественно, и продвигали.

– Как продвигали? Не было же ни пабликов по этому поводу, ничего. Просто по соцсетям, по своим каналам и всё такое. И вдруг подходит ко мне человек в Археологии и говорит: «Ну, Урюпин, это что за подпольные квартирники у тебя проходят?» Я говорю: «Почему подпольные?» «Ну, потому что», – говорит – «О них информации мало». А у меня до пабликов просто руки не доходили. Не время ещё было, потому что шла обкатка всего. Ну, я так прикинул, раз такие слухи пошли, пусть будет подполье, значит, будем что-то из этого придумывать. В общем, придумался мне закрытый телеграм-канал, где, тем не менее, за несколько сезонов набралось полторы тысячи человек. И дальше пошло-поехало, стали появляться люди, которые хорошо собирают аудиторию. Мне всё было интересно, когда же наступит предел? Сколько же народу сюда поместится? Первым рекордсменом был Арбенин. На него собралось около 40 человек. Вторым рекордсменом был тоже Арбенин. На него собралось больше 40 человек. Третьим был Калугин, на него набралось столько же примерно, сколько на Арбенина. Потом Инна Желанная, которая, к сожалению, не поёт, но она проводила свои творческие вечера, рассказывала и показывала. Вот на неё набралось столько же народа несколько раз. И Дима Курцман из Dartz – то же самое. Кстати, с Курцманом произошёл новый опыт, он как раз готовил сингл «День тотальной заботы о себе» и хотел записать хор туда. Он сказал: «Слушай, у тебя же студия домашняя, наверное, можно записать всех. Зрители как хор. Я вставлю это в сингл». «Можно, конечно, какие проблемы». Записали, вставил. Это был первый опыт именно записи на квартирниках. Ну, а последний квартирник Кости Арбенина мы просто записали целиком, обвесив Костю, как он сам сказал, ёлочными игрушками. То есть у него висел один микрофон на гитаре, другой – гарнитура. На голове – две радиосистемы, и всё это в рекордер писалось. Кстати, приличная запись получилась. Сейчас у нас с ним есть идея выпустить, может быть, даже такой квартирниковый альбом. Так что квартирники тоже были реализацией детской мечты. И сейчас у меня первый сезон, ещё не начавшись, расписан по датам уже практически до конца. То есть квартирники – это уже не совсем оплачиваемое хобби. Это уже, по сути, работа становится, просто такая специфическая. Ещё одна профессия, которую я себе придумал.

– Супер. Не хочешь добавить к этому ещё какую-нибудь профессию?

– Ты знаешь, специально не хочу, я же не специально добавлял. Просто появлялось хобби. С журналистикой так вышло, с промоушеном. С барабанами, но это пока не работает, это всё равно хобби. Я даже одно время очень недолго преподавал хастл, поэтому хастл тоже изначально был поводом подвигаться и потанцевать, девочек помотылять. А потом меня внезапно пригласили преподавать танцы в вечерние клубы, выдёргивать людей и учить их танцам прямо на месте. Вот даже такое недолго было. Поэтому, если образуется какое-нибудь хобби, может быть, оно тоже перейдет в работу, посмотрим.

– Ну, пока хватит на сегодня. В принципе, всё основное ты рассказал. Спасибо, очень интересно.

Ближайший Подпольный квартирник У. состоится 20 декабря (“Происшествие”, “Твоё лето не будет прежним”, Евлалия и Агата Николаевы). Предоплата принимается по ссылке https://t.me/+71PhjmaVo6s2ZjNi.