Путешествия русского неформала, ч.4. Лондон

Книга Алексея Караковского «Рок-н-ролльный возраст» впервые вышла ещё в 2007 году, но сейчас автор готовит новое расширенное издание. Нетрудно догадаться, что в основном, это сочинение посвящено музыке и музыкантам. С разрешения автора каждый вторник мы публикуем серию отрывков из этой книги, посвящённых неформальным путешествиям по миру. Очередная глава — про Лондон.

К марту 1993 года мой музыкальный мир был всё ещё заполнен «Beatles», но скудость окружающей культуры и любознательность заставляли меня находиться в постоянном поиске. К счастью, благодаря магазину «Досуг» на Зеленодольской улице к уже известным мне «Beatles» и «Pink Floyd» в мой вкусовой диапазон добавились «Rolling Stones», «Creedence Clearwater Revival», Дэвид Боуи, ранний Элтон Джон и буквально ошарашившие меня «The Doors». Русскоязычная музыка меня тогда совершенно не интересовала, хотя, судя по появлению пародийной песни под названием «Пока горит бензин», творчество Андрея Макаревича мне всё-таки было известно (припоминаюкассету, выпущенную «Мелодией» под названием «В добрый час»).

Главным делом для меня оставалось написание новых песен, и прогресс в их исполнении был весьма ощутимым — особенно к началу 1993 года. Теперь я уже мог аккомпанировать себе на гитаре и, в случае необходимости, изображать из себя автора-исполнителя. Кроме того, у меня более-менее окреп голос, и теперь, когда я пел серьёзные песни, в этом иногда проскальзывало что-то взрослое. 

То, что у меня появился крохотный круг общения, не решало проблемы одиночества. Мы с моим единственным школьным другом Виталием ничего не знали ни о «рокабиллах», ни о хиппи, ни о русскоме роке и, конечно, выглядели бы ретроградами даже среди условных «своих». Одноклассники обходили нас стороной: наша маниакальность была слишком явной и анахроничной. «Beatles» победили в моей стране слишком поздно: время их ушло, и развал закостенелого советского режима ничего мне не дал.

Незадолго до первых репетиций в 1992 году у меня проснулась любовь к англо-американской традиционной песне, которую я слышал в исполнении друга и одноклассника моего отца — Володи Волкова. Это направление было совершенно независимым и самостоятельным относительно рок-музыки и, вяло взаимодействуя с ним, долгое время существовало обособленно, практически не меняясь со времени своего появления. Состояло оно из религиозных песнопений, народных песен, «песен протеста» 60-70 годов и просто ставших популярными песен под гитару. По сути, это была англо-американская модификация КСП. В то время я и не подозревал, что такие ребята как Ральф Мактелл и Билли Брэгг реально пели эти песни на улицах Европы и в переходах метро.

Сборник песен «Rise Up Singin’» (что-то вроде «Запевай!»), составителем которого был патриарх американского фолка Пит Сигер, я переписал от руки. Исходной моей целью было извлечение из книги текстов уже известных мне в то время Боба Дилана и Пола Саймона, но, заинтересовавшись, я стал копать глубже и вскоре обнаружил целый пласт совершенно эксклюзивного материала. К слову сказать, композиция «Rock Island Line», известная, может быть, лишь среди историков музыки или любителей рокабилли, была подхвачена мной именно оттуда. Но самой красивой и интригующей песней была «Five Hundred Miles», принадлежащая перу Хэди Вест и исполняемая мной в адаптации Володи Волкова.

Приобщение к незнакомой музыкальной традиции вызвало новую тягу к подражаниям, и я написал несколько песен на английском языке, а также придумал название для группы — «Missing messengers» («Пропавшие посланцы» — типа, пошли за водкой и не вернулись). Однажды, примерно в 2005 году, мы даже сыграли под таким названием с Володей Волковым, но вообще моё англоязычное творчество, по-видимому, обречено на прозябание — из-за объективной практической неприменимости и плохого произношения.

Однажды возникшая любовь к этой песенной культуре сохранилась у меня на всю жизнь и заставила перевести некоторые из них на русский язык. Думаю, мой английский стал гораздо лучше благодаря именно традиционной песне, а не «Beatles», где я отрывался от реальности настолько, что воспринимал в лучшем случае лишь названия песен — да и то как магические заклинания. Позднее я переводил и другие тексты — например, стихи американского поэта Чарлза Буковски. И в поэзии, и в песнях интересовало меня одно и то же — возможность сыграть в автора и попытаться за него найти самое лучшее словесное исполнение на моём родном языке.

Гораздо позже, в 2004 году, я уже умел и серьёзно перевоплощаться и, в случае необходимости, оборачивать идею песни в шутку. Например, куплет из классического блюза «Baby, please don’t go back to New Orleans, oh I love you so — baby, please don’t go» я сопровождал жалобными воплями:

 

О, бэби! Не оставляй меня!

Не уезжай от меня к родителям в Нижний Новгород!

Я сниму новую квартиру! Я найду новую работу!

На целых четыреста пятьдесят долларов!

Только не уезжай, пожалуйста, не уезжай от меня

К своим родителям в Нижний Новгород!

Don’t leave me, babe!

Never go back to the Nizhny Novgorod city!

 

Таким образом, в 2003-2004 годах я перевёл — или, точнее, адаптировал — три англоязычных песни: «Источник несчастий» («Heart-headed woman») Элвиса Пресли, уже упомянутую «Baby, please don’t go» и «Suzy Q» (эта композиция получила известность в исполнении «Rolling Stones» и «Creedence Clearwater Revival»). Все эти песни были сыграны в группе «Каникулы», а потом вошли в мой постоянный репертуар.

Спустя некоторое время я подружился с сыном Володи Волкова — Тимофеем, моим ровесником. В течение долгого времени мы с ним обнаруживали родство музыкальных вкусов (особенно в сфере панк-рока и хард-кора). Тимофей тусовался со своими одноклассниками в школе (которая, вероятно, была какой-то особенной, раз им нравилась), пил пиво, обсуждал какие-то творческие проекты, а однажды, благодаря широкой агитации, умудрился добиться того, что композиция панк-группы «Adverts» «Gary Gilmour`s Eyes», повествующая о трансплантации донорских глаз, заняла первое место в школьном хит-параде.

Понятное дело, в начале 1993 года среди засилья попсы о такой свободе мысли я и думать не мог. Идеи, излагаемые мной в песнях, как правило, включали в себя разочарование в устройстве мира или насмешку над ним; больше писать было не о чем, и даже теме несчастной любви в оих песнях не находилось места. Тем грандиознее и неожиданнее было настигшее меня в конце февраля 1993 года известие о том, что я еду в Великобританию — в рамках программы международного обмена.

Эта поездка казалась похожей на чудо. Помнится, в тот день, когда мне сообщили, что я попал в число избранных, в школе произошла утечка пропана, и всех отпустили домой пораньше. Несмотря на запах гнилых баклажанов, разносящийся по району, мы с Виталием не стали удаляться от школы и, расхаживая по краю заснеженного футбольного поля, долго мечтали о моих лондонских перспективах. Помню, я зло шутил: «Чувствуешь, школа пропахла дерьмом, приблизив свой внешний образ к внутреннему содержанию?»

Пределом желаний для нас была покупка хорошей гитары (неудивительно, ведь все ездили тогда за границу только за вещами). Но вид грязных Кузьминок никак не давал поверить, что всё это может стать реальностью, и мы не очень-то верили моему счастью, боясь, что ничего из задуманного не осуществится. Более реальной идеей мне казалось найти какие-нибудь редкие записи, и, приехав домой, я тут же стал составлять привычный wish-лист.

Это был редкий случай, когда загаданные желания сбылись. Впрочем, ни тогда в Лондоне, ни позже в Москве я так и не купил себе хорошей гитары, а Виталий уже несколько лет живёт во Франции, где, наверное, может исполнить свои детские желания, связанные с музыкой — если они, конечно, до сих пор для него актуальны. После тех мечтаний на школьном стадионе мы играли вместе буквально несколько раз (и то спонтанно, по случаю), и никаких общих мечтаний в нашей жизни уже не было. Поездка в Лондон стала (да иначе, наверное, и быть не могло) моим личным опытом.

Как бы то ни было, настал момент вылета. Утомительное заполнение документов в Шереметьево, несколько часов лёта и вот она — Великобритания, первоначально представшая перед нами в виде огромного аэропорта (кажется, Хитроу). Сказка стала былью… По дороге моя соседка, старшеклассница Дина, пыталась увлечь меня первым альбомом американской группы «Dead Kennedeys», но в то время тяжёлая музыка была для меня всё ещё слишком сильным впечатлением. Столкнувшись с более экстремальным человеком, чем я сам, я немного смутился.

Нас, как было тогда принято в подобных делегациях, распределили по английским семьям. В анкетах мы честно описали свои предпочтения, но о такой удаче невозможно было и мечтать: меня поселили в семью Дэвида Буша, дизайнера фирмы EMI и страстного поклонника музыки шестидесятых.

Они подошли ко мне вчетвером — Ричард с женой Линдой и двое детей, старший Макс и младший Дэйв. Англичане не знали, как вести себя с этими загадочными русскими, язык которых внезапно решил изучать старший сын (к этому времени Макс вполне сносно выговаривал слово «Здравствуй», но всё-таки предпочитал более лёгкое «привет», выговаривая его как английское «private»). Я уверенно шагнул вперёд и выдал заранее заготовленную фразу: «Здравствуйте, меня зовут Алексей, и я думаю, что переводчик нам не потребуется», чем смутил их ещё больше. Оказывается, они не ожидали, что русские так неплохо знают их язык и даже могут что-то на нём произносить. А я-то сначала подумал, что залепил какую-нибудь сумасшедшую ошибку в этой, в общем-то, немудрёной фразе…

Когда, едучи в машине, мы немного освоились, главный вопрос был решён чрезвычайно быстро. Я сказал, что люблю «Beatles» и английский рок вообще, а Ричард, найдя родную душу, пообещал, что за две недели покажет мне всё, что только можно откопать на эту тему в Лондоне.

Район Вест-Хэмпстед находится практически в центре Лондона рядом с усадьбой Хэмпстед-хит и совсем недалеко от легендарной Эбби-роуд (там, правда, побывать мне не удалось); в Вест-Хэмпстед вела наземная ветка метро. Школа Хайгэйт Скул, которая позвала нас в гости, отличалась от прочих английских школ тщательно культивируемой творческой атмосферой. Особенно запомнилась огромных, практически зальных размеров мастерская, увешанная детскими рисунками и заставленная музыкальными инструментами. В школе были чрезвычайно популярны как спонтанные вспышки творчества, так и музыкальные факультативы. Мои новые друзья тоже туда ходили, но умели ещё меньше моего (Макс играл на пианино, Джек на валторне), что не помешало нам тут же составить шуточный оркестр под названием «Dirty blues band».

Аудиокассеты в то время в Москве не то были в дефиците, не то мы не знали, где их купить (большая часть моей фонотеки тогда была записана на кассетах BASF, привезённых дедом из Германии году этак в 1990-ом; несколько штук удалось приобрести на рынке в Кузьминках). Поэтому восторг перед первым же магазинчиком с левыми тайванскими кассетами SONY, которые продавали едва ли не горстями, был неописуем. Купив сразу два десятка, я притащил их домой к Бушам и решил скопировать что-нибудь из обширной аудиоколлекции Ричарда. Чтобы предоставить мне возможность сделать это самостоятельно, Буш-старший тут же научил меня пользоваться техникой (кстати, очень недурно организованной: например, колонки были развешены по всему дому, и можно было их включать-выключать в той или иной комнате). Я с тоской вспомнил, как отец дома не подпускает меня к любой бытовой технике, боясь, что я случайно её испорчу…

Для начала Ричард сообщил, что из «Beatles» и «Rolling Stones» он для себя раз и навсегда выбрал «Rolling Stones», а потом поставил одну из поздних композиций «Byrds» «Chestnut Mare». Когда песня завершилась, Ричард взял с дивана акустическую гитару YAMAHA и повторил партию акустики с точностью до ноты. «Блин, неужто он так с каждой песней возится?» — удивился я и поставил копировать «Byrds» — пластинки «The best of» и «Younger than tommorow». После того, как эти альбомы были переписаны, я принялся за дело самостоятельно, лишь время от времени переспрашивая у Ричарда, что представляет собой та или иная группа.

Времени у меня было немного, и потому я решил двигаться по фонотеке максимально систематично. Первыми были записаны уже знакомые группы — всё, чего я не смог найти из их наследия в Москве. Это оказался сборник лучших песен «The Animals»; отличный блюзовый альбом «Rolling stones» «Beggars Banquet» и их же альбом «Their satanic majesties request» («Sticky fingers» и «Let it bleed» мне показались слишком нудными); «The Doors» — одноимённый альбом, «Morisson Hotel» и «L.A. Woman» («Мелодия» слепила из этих трёх записей сборник лучших хитов, отчего многие достоинства этой группы поначалу оказалась от меня скрыты); сборник ранних песен Элвиса Пресли; несколько альбомов Боба Дилана, из которых наибольшее впечатление на меня произвёл «Nashville Skyline»; очаровательный диск Дэвида Боуи «Hunky Dory».

По неясным уже причинам я не стал копировать «Led Zeppelin», которые в Москве мне нравились чуть ли не больше всех тяжёлых блюзовых групп. Обошлось и без «Pink Floyd» — их записи можно было купить даже в Кузьминках и на Кузнецком мосту, где к тому времени я нашёл маленькую музыкальную палатку.

Дальше я начал отбирать для прослушивания пластинки, названия которых мне показались знакомыми; начались открытия — одно за другим. Постепенно я переписал Джона Ли Хукера, Би Би Кинга, Джеффа Бека, дебютный сольный альбом Лу Рида. Рекомендуемый Ричардом гитарист Рай Кудер мне не очень понравился; записанные было «ZZ Top» и Элис Купер были впоследствии быстро потёрты в Москве, «Hollies» с их юбилейным сборником тоже особого восторга не вызвали. Зато настоящим потрясением для меня оказался альбом «Velvet underground» «White Light/White heat», где Лу Рид читал под музыку верлибры, а Джон Кэйл играл на альте со струнами от мандолины (получившийся скрежет не мог вырезать ни один звукооператор). Это был мой идеал бескомпромиссности в музыкальном минимализме.

— Тебе надо послушать панк-рок, — посоветовал мне Ричард и поставил песню «Ramones» «Teenage Lobotomy», — согласись, это почти рок-н-ролл?

Музыка и впрямь казалась необычной, драйвовой стилизацией под ранние 60-е. Особенно, конечно, позабавила обложка альбома «Rocket to Russia», на которой весёлые панки летели на ракете по направлению к СССР. Там же прилагался постер с текстами всех песен, который я не смог скопировать, зато запомнил наизусть исторический текст песни под названием «I Don’t Care». Полностью он выглядел так: «I don’t care about this world, I don’t care about this girl, I don’t care!» Не проникнуться новым для себя направлением я не мог, но из групп революции 70-х у Ричарда оказались лишь малоизвестные «Only ones» и «Damned», поздняя музыка которых была ближе скорее к готике, чем к панку.

В то же время, я бы не сказал, что благодаря фонотеке Буша мне удалось получить всестороннее музыкальное образование. Джазом в те времена я ещё не интересовался, классическое кантри у меня и по сей день вызывает скуку, а арт-рока и панка среди его пластинок было крайне мало (правда, на прощание он подарил мне первый альбом «Electric Light Orchestra» и пластинку Эрика Клэптона с изображением очень грустно глядящей вдаль собаки). Зато намного больше мне дало общение с моими английскими сверстниками.

Моя комната располагалась на одном из верхних этажей лондонского таун-хауса — там мы проводили вечера с Максом, Дэйвом и их друзьями-англичанами. Как-то мы поймали по радиоприёмнику какую-то из песен «Nirvana», в то время всё ещё неизвестных в России, но уже известных мне (я случайно купил их кассету, услышав по музыкальному телеканалу песню «Lithium»). Англичане тут же сбавили громкость, сообщив, к моему крайнему удивлению, что это очень неприличная группа и родители вряд ли будут довольны, если узнают, что дети от неё в восторге.

Вторым эпизодом, когда я столкнулся с явным запретом со стороны взрослых, был вопрос Макса, употребляю ли я наркотики. Я сначала не понял вопроса и полез в словарь, но когда разобрался, что к чему, горячо сообщил, что отношусь к наркотикам очень плохо. В ответ Макс сказал, что он тоже против наркотиков, но ребята в его классе во главе с неким Норманом иногда тайком пьют. Впрочем, по случаю приезда русских алкоголь на британских вечеринках был разрешён. Этим воспользовались английские девочки, более взрослые и ответственные, чем компания Нормана, и два «слабых звена» в нашей делегации — некто Рома и Саша. Через несколько дней эти же двое русских по пьяной лавочке умудрились искупаться прямо в одежде где-то на побережье Ла Манша недалеко от Брайтона, а потом несколько раз останавливали автобус по случаю внезапно подступившей тошноты.

Кстати, когда англичане нанесли ответный визит в Москву, их первый шок перед нашим выхинским гетто прошёл на удивление быстро. Вскоре они уже трогательно общались с местной «братвой», а за несколько дней до возвращения домой устроили в Кузьминском парке феерическую пьянку, посвящённую переезду одной из девочек из Лондона в Шеффилд. Заводила Норман, в итоге, заснул в автобусе и доехал от «Кузьминок» чуть ли не до Симоновского вала, благодаря чему не столько испугался сам, сколько привёл в ужас своих московских друзей. Впрочем, это я так, к слову.

Однажды захотел выпить пива и Ричард, после чего мы с ним поехали в клуб, который делили по одним дням панки, а по другим — любители кантри. В тот день выступала малоизвестная, но очень энергичная группа, играющая в стиле ранних шестидесятых. Я купил их диск, но практически ни разу у меня не возникало желание его слушать. Где-то на подсознательном уровне я начал понимать, что эпоха шестидесятых покинула даже страну победивших «Beatles».

Наверное, нет смысла рассказывать все детали моего пребывания в Англии. С одной стороны, этой поездкой для меня закончилась эра битломании. С другой — возникло чёткое ощущение, что я ни за что не должен бросать музыку, сколь бы неблагоприятными ни были окружающие обстоятельства.

Фото: из архива автора, 1993 год. Алексей Караковский с гитарой «Элгава» (производство СССР), в Лондоне и с Максом Бушем.