Путешествия русского неформала, ч.14. Владимир

Книга Алексея Караковского «Рок-н-ролльный возраст» впервые вышла ещё в 2007 году, но сейчас автор готовит новое расширенное издание. Каждый вторник мы публикуем серию отрывков из этой книги, посвящённых неформальным путешествиям по миру. Очередная глава — про Владимир.

В июне 1994 года Митя Лихачёв позвал меня с собой в деревню Филяндино, названную, якобы, в честь пленных финнов, где его семье принадлежал маленький полуразвалившийся домик. Вместе с нами отправился Митин младший брат, Слава. Частая тема Митиных песен «быть первым из всех», мне кажется, в какой-то степени проистекала из отношений с братом: они явно пытались превзойти друга в достижениях. И то что Слава получил чёрный пояс, раньше чем старший брат, мне кажется, задевало Митю — ну или, по крайней мере, мотивировало.

Чаще всего их соперничество приобретало форму прикола. Как-то Митя и Слава, к примеру, жарко спорили, после какой заварки чай окончательно теряет цвет. Их отец, в этот момент зашедший на кухню, флегматично предложил проверить всё на практике, а заодно и выяснить, после какой заварки чай теряет вкус — спор на этом закончился сам собой. А как язвительно Слава заливал о единственной на моей памяти пьяной выходке брата, когда тот, не дойдя до дома, рухнул в сугроб! После этого мало пьющий Митя надолго завязал с алкоголем.

Не добрав баллов на исторический факультет МГУ после двух лет экстерната (Митя ограничился одним годом), Слава поступил на тот же факультет Еврейского университета в Москве. Несмотря на это или, наоборот, благодаря этому, он стал ультраправым русским националистом. Слава считал, что в октябрьском противостоянии есть только правительство и оппозиция; надо мной же, анархистом, выступающим против обеих сторон, он ехидно посмеивался: «Лёша, чьих политических убеждений я никак не могу понять…». Как-то будучи в изрядно нетрезвом состоянии, Слава сумел сформулировать и другую мудрость: «Коммунисты развалили Россию, демократы продали Россию, евреи купили Россию… Россия как пьяная бл…дь — грех не нае…ать!». Не ссорились мы только потому, что Слава относился к политике с долей иронии, а я изо всех сил воспитывал в себе толерантность. Впрочем, Митя в случае чего мог утихомирить кого угодно.

Родители впервые отпустили меня так далеко с друзьями — несмотря на ежедневные поездки на Арбат, в пятнадцать лет я оставался домашним ребёнком. Путь до деревни был неблизок: через Владимир до станции Новки, там автобусом в сторону колхоза имени Горького и ещё километров пять пешком. 

Приехав во Владимир, мы, конечно, тщательно облазили исторический центр. Я фотографировал на чёрно-белую плёнку старенького фотоаппарата «ФЭД-3» то клязьминские пасторали, то индустриальные пейзажи. Ночь мы провели на железнодорожном вокзале, отчаянно скучая. Чтобы заняться хоть чем-нибудь, я предложил написать соавторскую приколистическую повесть — всё равно о чём. Мы сразу же окрестили её «Повесть о настоящем пацифисте», а потом уже придумали сюжет. В первой, чрезвычайно затянутой главе очень детально и занудно раписывалось утро главного героя, состоящее из похмелья и борьбы с ним. Со свойственным нам сарказмом мы описывали Пацифиста как боевика, похожего по образу жизни, скорее, на скинхеда (Слава Лихачёв хорошо разбирался в том, какие детали стоило посмаковать). Временами текст доходил до полнейшего издевательства: к примеру, наш герой отточенным краем пацифика резал горло пойманной к затраку крысе. Единственной задачей Пацифиста кроме опохмелки было найти денег на пацифисткую революцию. С этой целью он пополз в немецкое посольство, решив уподобиться Ленину, но зачем-то прихватил с собой по дороге мусорный бак. «Не видите, я несу послу важные документы?», — самоуверенно заявил наш герой охране. «Какие?» — «Например, завтрак!». По законам контркультурной беллетристики, денег на революцию Пацифисту дали.

Вторая часть, в большей степени написанная Славой, описывала пацифистскую революцию и тотальный разврат, наступивший в её результате. В описании порнографических сцен нам очень пригодились книги Эдуарда Лимонова «Это я, Эдичка» и «Палач», которые мы к тому времени основательно изучили, и над которыми ржали (если не ошибаюсь, Митя подрабатывал грузчиком в издательстве, где подобные книги можно было таскать в любом количестве). Мата в этом фрагменте текста было употреблено, наверное, раз в десять больше, чем в первой части. Повесть заканчивалась пафосно — трагичной смертью главного героя, наступившей в результате перепоя. Дописывали текст этого безумного произведения мы уже в Москве…

Сама поездка в Филяндино получилась лирической. Свой досуг мы проводили за сбором черники. Можно было лечь в любом месте на поляне и, не сдвигаясь с места, собирать ягоды, докуда дотягивалась рука. Мешали удовольствию только кровавые комары-убийцы, которых я пытался выкуривать «Беломорканалом». На какое-то время это помогало. Некурящие Лихачёвы страдали. Как-то вечером мы решили нажарить сковородку свежесобранных грибов. Оказалось, что до этого мне ни разу в жизни не приходилось жарить грибы…

Несмотря на отдалённость от цивилизации, место было довольно оживлённым. За озером, к которому примыкало Филяндино, располагалась ещё одна деревня, которая так и называлась — Заозерье. Там жил Митин наставник по каратэ — именно благодаря ему Лихачёвы облюбовали столь затерянное место. По пути в Заозерье нам встретилась деревенская церковь. Митя рассказал, что раньше храм было видно с дороги лучше, чем что-либо в деревне, но потом настоятель покрасил крышу своего дома в ядовито-зелёный цвет, поневоле привлекающий к себе внимание больше, чем церковь. Я сфотографировался на фоне луга и храма. Кадр запечатлел удлинённые волосы с прямым пробором, клетчатую рубашку, джинсовую куртку со знаком анархии на рукаве, фенечки по локоть; на поясе — холщовый кисет с собственноручно вышитыми корейскими иероглифами, которые, согласно версии Мити, в русской транскрипции звучали крайне неприлично.

Ещё в Москве мы купили две бутылки бухла — какую-то настойку и водку. Выпить решили поздно вечером, на краю поля у костра. Настойка пошла неплохо, а водку пить не хотелось. Где-то впереди горели другие костры, громыхал мотор трактора. Внезапно стало понятно, что трактор едет к нам — вероятно, мы привлекли к себе внимание звуками гитары. Удивившись, мы на всякий случай собрали барахло и спрятали его в тень. Трактор остановился в метрах пяти, и оттуда буквально выпал пьяный тракторист. Посидев минут пять у костра в относительном безмолвии, он, наконец, поборол застенчивость и поведал грустную историю о поиске во владимирских лесах самогона и сигарет. Сжалившись над мужиком, мы щедро отсыпали ему курева, а вдобавок вручили бутылку водки, которую всё равно никому из нас не хотелось пить. После этого мы затушили костёр и спокойно отправились домой, понимая, что, возможно, только что спасли чью-то жизнь. Впечатления от общения с трактористом были столь ярки, что легли в основу одного из первых моих рассказов «Пожар в Заречье», в котором довольно глумливо описывались жители деревни, пытавшиеся бороться с горящей мусорной свалкой путём употребления алкоголя, а наутро сами не вспомнили, почему всё погасло.

На обратном пути Митя увидел возле станции Новки запасной железнодорожный путь, снабжённый знаком «кирпича». К этому времени он уже точно знал, что хочет украсить фотографией с этим дорожным знаком свой будущий альбом, и мы устроили фотосессию. Из всех встреченных до и после кирпичей новкинский был, пожалуй, действительно лучшим, и сделанная Славой фотография впоследствии часто использовалась.

В последующие годы я частенько наведывался во Владимир, поскольку в девяностых годах в Суздале жил мой друг, басист «Происшествия» Михаил Гусман. Но в начале двухтысячных я потерял его из виду, да и группа на какое-то время распалась. Я по инерции предпринимал путешествия по городам России, пытаясь заниматься любительской фотографией. Компанию мне составлял фотограф Андрей, с которым я когда-то ездил автостопом на Соловки. Это был человек, которому не давали покоя нереализованные творческие амбиции, но зашкаливающий перфекционизм мешал ему добиться хоть каких-то результатов. Так что, в основном, приходилось выслушивать его рассуждения о том, что в фотографии является преступным с точки зрения абсолютного эстетического вкуса, едва доступного простым смертным, и гадать, что же для фотоискусства с такой точки зрения хотя бы дозволительно.

Как-то мы с ним ездили автостопом пофотографировать в Торжок — город, в котором я до этого был лишь проездом, но успел понять, что в нём скрыто немало интересного. Выйдя на трассу, уже довольно скоро мы увидели двух девчонок-автостопщиц, направлявшихся в Питер и поздоровавшихся с нами так тепло, будто мы несколько лет вместе протусовались на Арбате. Я предложил им перераспределиться на пары, и они согласились — так мы и добрались до Торжка. Дальше девушки пытались нас уговорить поехать в Питер, а мы их — в Торжок, но уговорам никто не поддался. Тогда мы с Андреем свернули в сторону города, и уже скоро добрались до его центральной части.

Рельеф в Торжке оказался крайне пересечённым. За углом путешественника могло ожидать что угодно, и уже вскоре, идя вдоль склона какого-то холма, мы услышали звуки гитары и колокольный звон. Это заинтриговало, и я ускорил шаг. Повернув за угол, к своему удивлению, мы увидели компанию кришнаитов на пикнике. Именно они и играли на гитаре; колокольный звон доносился из храма поодаль. Наскоро разведав обстановку, мы сумели забраться на полуразрушенную колокольню, откуда Андрей сделал несколько кадров. Мои фотографии из этой поездки (как и из большинства других поездок) не сохранились, но я хорошо запомнил город, и когда в следующий раз попал в Торжок, сумел быстро восстановить в памяти его устройство.

Летом 2001 года я предложил Андрею отправиться в Юрьев-Польский. Этот город интриговал уже хотя бы потому, что он находился в стороне от наших обычных путей, пролегавших по федеральным магистралям. Из двух вариантов дороги — через Владимир и Александров — я выбрал наименее понятный, через Александров, куда мы без особых проблем добрались на электричке с Ярославского вокзала. Помню, как в этом маленьком городке Андрей нашёл какие-то жуткие облупленные бетонные шары и, придя в крайнюю степень художественного исступления, фотографировал каждый из них, словно они и впрямь имели какую-то ценность…

Нас высадили из поезда Александров-Иваново за безбилетный проезд в городке под названием Кольчугино, который запомнился огромной плотиной и посёлком под названием «Галкин мост». Выйдя на трассу, мы настолько преуспели в автостопе, что приехали в Юрьев-Польский ещё до прибытия ивановского поезда, и чувствовали совершенно незаслуженное моральное превосходство перед контролёрами.

В городе оказался небольшой исторический центр с Георгиевским собором, полностью покрытым резьбой по известняку. Мы успели довольно много пофотографировать до наступления темноты — в том числе, попался старенький автомобиль, который, позируя, облепили местные мальчишки. Не забыли мы посидеть и на старинном крепостном валу — местные девочки, выглядевшие несколько вульгарно, устроились по соседству и старательно строили глазки. Вскоре стало ясно, что ночевать в городе негде, вокзал закрывается на ночь, и единственным шансом не шляться всю ночь в темноте оставалось общение с местными жителями. Вскоре мы познакомились с какой-то женщиной лет 35-40. Она опиралась на костыль, выглядела несчастной и пьющей. У меня тут же возникли опасения, что вечер закончится самогоном и развратом, и я успел шепнуть Андрею, чтобы он не очень-то кокетничал. В итоге, мы не стали оставлять у неё вещи и пообещали вернуться — во что она, конечно же, не поверила и очень огорчилась.

Мы отошли не так далеко от её дома, как вдруг я услышал далёкие знакомые звуки электрогитары. Саунд был по-рокерски мощным, но явно представлял собой какой-то случайный соляк — то есть, это было не самоутверждение какого-нибудь местного меломана, слушающего на всю мощь что-нибудь вроде «Led Zeppelin», а совершенно однозначно отстройка концертной аппаратуры. Я мгновенно понял, что делать. Мы решительно пошли на звук и через некоторое время оказались в городском парке, где, как следовало из афиш, как раз начиналось празднование Дня Текстильщика. Выяснилось, что на этом торжестве выступает какая-то московская рок-группа (к сожалению, я уже не помню её название), в то время довольно известная и исполнившая, в том числе любимую мной песню группы «Юго-запад» «По разитым бутылкам». Для равновесия в перерывах их сменяло несколько попсовых певиц из Владимира, визжащих под дрянную минусовку. Местное население под пристрастным вниманием милиции вовсю танцевало и пило самогон; тем же занималась и группа поддержки. Всё это на фоне тихого полупустого городка казалось чем-то за гранью реальности.

Вскоре я узнал, что после окончания концерта музыканты едут автобусом во Владимир. Мы предложили свои услуги по погрузке аппаратуры, что оказалось очень кстати, так как техники к четырём утра перепились до невменяемого состояния. На всю жизнь запомнилась фантасмагоричная картина: за окном брезжит нежно-розовый рассвет, на полу автобуса валяется несколько человек (причём каждый из них тычется в задницу лежащего впереди), в воздухе царит беломорно-самогонный смрад, панки домогаются до кокетничающих попсовых курочек; и те, и другие грязно матерятся…

Прибыв во Владимир, мы решили поехать к церкви Покрова на Нерли и вдруг на пороге электрички встретили Сашу Синяевского, московского музыканта и организатора концертов, на которых не раз выступало и «Происшествие». Нам было не по дороге: Саша как раз ехал в Москву… Через час мы добрались до древнего храма, но он был закрыт и для православного Андрея мало полезен. Свалив свои вещи на полянку, мы повалились в траву и мгновенно уснули. Не помню, снилось ли мне что-нибудь, но проснуться было нелегко. Приключений нам явно хватило и, посчитав задачу выполненной, к вечеру мы вернулись обратно.

Ещё мне запомнилась однодневная поездка во Владимир, предпринятая с Наташей Караковской 1 октября 2006 года. Всего мы отщёлкали за поездку около 600 фоток — там было, на что посмотреть.

Первое, что мы увидели по прибытию на вокзал — табличку «ПУНКТ ИСПЫТАНИЯ ТОРМОЗОВ». Жаль, заснять не получилось, это было очень неожиданно. Потом мы пошли гулять по городу. Маршрут был классическим: вдоль стены к смотровой площадке, потом к Золотым воротам. Погода стояла холодная и пасмурная — как и почти во все мои приезды во Владимир. Мы зашли в пельменную, покушали блинов, рыбы и салатов, выпили даже по пятьдесят грамм «Стрелецкой», после чего стало немного легче. Обошёлся нам сей роскошный обед всего лишь в 200 рублей — хотел бы я так отъедаться в Москве! От Золотых ворот к вокзалу мы решили возвращаться окольными путями по маленьким улицам со странными названиями — таким, как Николо-Галеевская. Вскоре мы вышли к мосту на Судогдское шоссе и, собственно, реке Клязьме. Вода в этом месте оказалась грязная, но рыбакам на берегу это не мешало. Удивило граффити на стене подземного перехода: «ЛЕНИНА НЕ БЫЛО!». Всю дорогу нам перебегали дорогу коты и кошки самых разнообразных цветов. Одну из них, самую грациозную, засняли переступающей с одного мусорного бака на другой… 

С помощью местных жителей мы нашли остановку автобуса и поехали в Боголюбово. Основной нашей целью была церковь Покрова на Нерли. Но тут произошла неприятность: на полпути у нашего фотоаппарата сели аккумуляторы. Пришлось отбежать в магазин через дорогу и купить дешёвые батарейки, но их хватило кадров на десять, и тогда я пошёл за второй партией. Было ясно, что это последняя ходка — ноги были уже никакие, да и деньги заканчивались.

С моего последнего и единственного пребывания в Боголюбово возле церкви многое изменилось: тропу, петляющую по огромному заливному Боголюбовскому лугу, начали мостить камнем, появился ларёк для туристов, ощущение дикости и одиночества исчезло напрочь. Нового комплекта батареек хватило кадров на шесть, и тут неожиданно проснулись аккумуляторы, с которыми мы сделали ТРЕТЬЮ и последнюю попытку фотографирования церкви. И тут произошло чудо: тучи, которые плотно закрывали небо весь день, разошлись — причём только над церковью и нами. Получившаяся картина выглядела внушительно — как классические изображения Божьего знамения. До Москвы мы доехали на автобусе. По дороге к автовокзалу я позвонил деду и поздравил его с днём Учителя. Он был очень рад — особенно, тому, что я звоню из Владимира — города, в котором он столько раз бывал…

В мае 2008 года мы с Наташей выбрались пофотографировать в Переславль-Залесский. Городок оказался маленьким, сельского типа. Дома в нём были одноэтажными, редко в два этажа, и только на окраине города находился небольшой спальный район. В центре отлично сохранился крепостной вал. Вдоль дороги на некотором отдалении находилось множество старинных церквей, женский монастырь. Большинство зданий реставрировались, полностью разрушенный храм попался только один. Очень симпатичной показалась речка Трубеж, впадающая в не менее замечательное Плещеево озеро. Я вспомнил, что в украинском Переславле и Рязани  которая при основании именовалась Переславлем-Рязанским, протекают свои маленькие речки, и каждая называется так же, Трубеж. Едва-едва мы дошли до озера, как пришлось бежать на автобус. Фотографии, сделанные в ту поездку, украсили не одну обложку «Контрабанды».

В марте 2012 года мне посчастливилось попасть в Суздаль вместе с Гусманом — по дороге на концерт «Происшествия», который проходил в Иваново. Миша сначала повозил нас по живописным задворкам — то к красивому виду, то к красивому монастырю. Монастырь был не женским, а девичьим — Миша сделал на этом особый акцент. Признаться, мало кто мог ожидать, что мой друг-интроверт может оказаться таким интересным и словоохотливым экскурсоводом. Гусман рассказал, наверное, не меньше половины того, что успел узнать об этом городе, пока жил в нём.

Маршрут пролегал вдоль русла речки Каменки, то приближаясь к нему, то отдаляясь от него. Подъехав в очередной раз к реке, Миша попросил всех покинуть машину, и целеустремлённо полез куда-то по сугробу. Девушки всё никак не могли его догнать и пыхтели где-то позади, как вдруг Гусман внезапно остановился и сообщил, что цель пути достигнута, и дальше можно не идти. Мы сдержанно похвалили суздальские красоты и стали прорываться обратно сквозь тающий снег — удовольствие то ещё. На прощание я достал ключ от квартиры и написал им на сугробе слово «ПРОИСШЕСТВИЕ». Если эта надпись что-то в нашем случае и означала, то только то, что мы в принципе были способны на бессмысленные поступки — что я со своим граффити, что Гусман со своим сугробом.

Пока мы петляли по ужасающим суздальским дорогам, которые не убирали, наверное, никогда, произошло два забавных эпизода. Сначала Гусман пытался объехать кота, который совершенно не собирался пропускать наш автомобиль. Двое его дружков глумливо наблюдали за нами с помойки: один кот грациозно покачивался на краю мусорного бака, у другого из бака торчал только хвост. Потом из-за угла показалась тачанка — повозка с муляжом пулемёта, обтянутая красной тканью, на которой было написано «Земля крестьянам!». На повозке сидело двое скучающих туристов. Стало понятно, что мы въехали в центр города.

Когда мы добрались до Кремлёвки, выяснилось, что повозки — едва ли не главная сфера творческой самореализации суздальцев. Здесь были и сани, и телеги и даже карета Золушки. Ещё в городе всюду продавалась местная медовуха и леденцы на палочках, для изготовления которых в ход шло всё, что находилось под рукой — ягоды, цукаты и даже фабричные конфеты. По рекомендации Миши мы купили также суздальских огурцов, которые съели, запивая медовухой.

В следующий раз я попал в эти края уже на следующий год. День победы в 2013 году отмечался невероятно долго: по рабочему календарю получилось четыре выходных дня подряд. Ткнув наобум в карту, я предложил Вике Сушко отправиться во Владимир, где она ни разу прежде не бывала, и в Нижний Новгород, который ей нравился, и где она даже однажды чуть не собралась поселиться. Я же любил оба этих места.

Владимирская часть поездки получилась не очень масштабной, но всё равно утомительной. Мы исходили пешком всю центральную часть города и, постоянно выходя на одни и те же улицы, изучили вдоль и поперёк древнерусскую архитектуру. Надеясь встретиться со знакомой владимирской поэтессой, я таскался по холмам с гитарой и страшно устал — настолько, что, присев за столиком в кафе, мгновенно уснул и проспал почти час. В Боголюбово на этот раз мы решили не ехать — скорее всего, это оказалось бы нам не по силам.

Городское празднование Дня Победы, в основном, заключалось в выступлениях местной художественной самодеятельности, для которой это было, конечно, событие номер один, но слушателей у них было не много. Интересно, что милиция бдительно следила за тем, чтобы молодёжь не пила пиво на улице, и на наших глазах отобрала у какого-то парня бутылку «Баварии». В скверах из огромных колонок звучала музыка военных лет, за пультами скучали сонные девушки-диджеи. Кое-где стояли столы — на одних продавались еда и питьё, на других пенсионеры играли друг с другом и молодёжью в шахматы и нарды. На улицах кое-где цвели вишни и яблони, а сирень и черемуха из-за апрельских заморозков пока не торопились открывать свой сезон.

Пару раз мы забирались в какие-то совсем непонятные дебри. В одной из подворотен любопытную Вику испугала сторожевая дворняжка (год назад мы точно так же нарвались на собаку в Самаре). Потом у какого-то храма нам попался чрезвычайно примечательный закладной камень, изрядно уже заросший травой. Надпись на нём гласила: «Памятный знак установлен 11 октября 2005 года по случаю закладки жилищно-гостиничного и офисного комплекса в рамках проекта Центра инвестиционных программ Русской православной церкви». Я не мог не поиздеваться, что Русская православная церковь не хуже мирян научилась осваивать инвестиционные средства, раз комплекса нет, и вряд ли он когда-либо будет.

26 апреля 2014 года «Происшествие» впервые посетило с концертом Владимир. Играли мы в баре «Пивляндия» с довольно посредственным звуком и аппаратурой — частично её пришлось привезти из Москвы. Народу собралось человек 20-25, включая знакомую владимирскую поэтессу Сашу, её друзей, десяток клубных завсегдатаев и двоих случайно заблудших иностранцев. После выступления ребята сразу отправились в Москву, а мы с Викой решили задержаться на денёк, чтобы следующим утром отправиться в Боголюбово и к храму Покрова на Нерли. Автобус шёл прямо от хостела, где мы остановились.

— Ой, в каком необычном платье девушка идёт, — сказала Вика, глядя вдаль от остановки.

— Ничего удивительного, ведь это же Елена Хованская, — внезапно догадался я.

С поэтессой Еленой Хованской мы познакомились совсем недавно. Эта девушка, едва устроившись работать в музей скульптора Бурданова, сумела буквально за несколько дней организовать на его территории небольшой джазовый фестиваль. Любительница прерафаэлитов, она сама выглядела так, словно сошла с картин Данте Габриэля Россетти. Было трудно угадать, где она покупает столь анахроничные платья, хорошо, впрочем, сочетающиеся с рыжими волосами, но эта девушка была узнаваема за километр. Ещё в Москве я узнал, что Елена родилась во Владимире, и случайная встреча меня не удивила не сильнее, чем любые в этой жизни случайные встречи. Поговорив несколько минут, мы с Викой всё-таки сели в автобус до Боголюбово. «Ещё встретимся», — сказал я на прощание Лене — и мы действительно встретились через несколько часов в обратной электричке.

Вика была так впечатлена увиденным на Нерли, что даже написала об этом небольшую статью, которую тут же опубликовала в «Контрабанде».

На фото: Алексей Караковский во Владимире в 1994 и в 2013 году.