Про группу «Розовые двустволки» я знал, что это знаменитый миф нашего рок-самиздата. Что это якобы лесбийская группа, участницы который давали в середине 80-х квартирные концерты голыми по пояс и пели песни на стихи Сафо. А известный рок-журналист Сергей Гурьев мне лично рассказывал, что сам выдумал эту группу вместе с ее названием. Но оказалось, что это и так, и не так!
Про эту группу я рассказывал многим людям, в том числе одному своему старому знакомому, соседу по Лыткарино, который несколько лет назад переехал жить подальше от МКАД, в Бронницы, где жилье дешевле. После этого он предложил меня кое с кем познакомить. И в результате этого знакомства получился весьма немаленький текст… Итак, моя собеседница – Анна Калинина (фамилия по просьбе героини материала изменена – прим. авт..), бывшая солистка группы «Розовые двустволки»!
– Расскажи сначала, как вы между собой познакомились? Когда и где?
– По-моему, в 5-м классе к нам в класс пришла новая девочка, звали ее Катя. А у нее была подруга Майя, полугрузинка, она училась в другой школе. Катина соседка. Жили мы все тогда в Бронницах фактически на одной улице, с простым названием Советская: Катя прямо на ней, а мы с Майкой совсем рядом, в Каширском переулке. Все три были такие фактурные девчонки! И все любили рок, фанатки были, и металл уже: «Металлику», «Айрон Мэйден»… В 1985 году школу мы все закончили. И тогда Катя начала дружить с одним очень взрослым парнем, лет 35-и, что интересно, импотентом – у него была спинальная импотенция. В юности неудачно упал с мотоцикла, повредил какие-то спинно-мозговые центры… В 85-м пришел Горбачев и одновременно началось какое-то возрождение хиппизма, новая волна его. И этот парень был как бы хиппи, хотя и не длинноволосый, а скорее лысый, волосы у него росли плохо, внешне он был похож скорее на Ленина, чем на хиппи. Звали его Миша Борзов. Тогда Найк Борзов еще не появился, и это мог быть наш Майк Борзов. Но кличка у него была другая: Борзовишну. Потому что в молодости он любил «Оркестр Махавишну», был такой легендарный джаз-рок в 70-х. И друзья-хиппи его прозвали Борзовишну – по аналогии с Алексеем Козловымиз «Арсенала». Который тоже одно время увлекался «Оркестром Махавишну», они там в «Арсенале» что-то постоянно передирали из него, и Козлова за это в тусовке прозвали «Козловишну». Так и получалось: Козлов – Козловишну, Борзов – Борзовишну.
Борзовишну, наверное, было обидно, что мы, три подруги, такие фактурные, а сделать он с нами ничего не может. И ему захотелось подвести под это какую-то основу. И тогда он задумал обратить нас в лесби. Больших таких склонностей у нас, что самое смешное, и не было, по-моему. Так что в нашей компании получился такой не очень стандартный, наверное, случай: девки оказались лесби не «своим ходом», а с подачи мужика. Хотя, конечно, и мальчики у нас в школах были какие-то мелкие и скучные – Борзовишну на их фоне был как личность просто Будда.
– И как он вас агитировал? Неужто читал лекции о смысле лесбиянства?
– Иногда почти что читал лекции, но убедительнее было другое. Борзовишну был тонкий агитатор! Самае важное, у него откуда-то была редкая английская книжка – воспоминания Пегги Кассерты, лесбийской подруги Джанис Джоплин. С кучей натуралистических, даже, прямо скажем, порнографических моментов… И он эту книжку нам стал активно пропагандировать – как учебник настоящей рок-н-ролльной жизни. Иногда читал ее нам вслух на двух языках – сначала по-английски, а потом по-русски, заодно и подтягивая наш английский, и обучая английскому рокерскому слэнгу, которого в книге было много. У Кати, кстати, с английским все было нормуль, и она нам с Майкой потом и сама читала свои версии перевода, без Борзовишну. У нее все получалось иначе: так как Борзовишну нас по ходу учил языку, он старался держаться ближе к оригинальному тексту. А Катя явно что-то прифантазировала, но у нее получалось более увлекательно.
Еще из книжки запомнился эпизод с барабанщиком «Грэйтфул Дэд» Биллом Кройцманом. Он вдруг захотел Пегги Кассерту, а она ему не дала. И тогда он ей отомстил. Когда они все летели на каком-то задрипанном вертолете на фестиваль в Вудсток, все в этот вертолет забирались по веревочной лестнице. Равенство полов, девушек вперед никто не пропускает, Пегги забиралась по этой веревочной лестнице последняя. И подлый Билл Кройцман в этот момент прямо из вертолета лягнул ее сапогом в голову! Бедная девушка свалилась вниз, вертолет улетел без нее, и пришлось ей автостопом добираться до Вудстока, с огромным трудом. Всё это тоже учило нас тому, что мужики – суки, и девушкам лучше с ними не связываться, а любить друг друга.
– Чтение этих мемуаров вдохновило вас создать лесбийскую рок-группу?
– Нет… Или, по крайней мере, не сразу. Рок-группу мы сначала делать боялись, потому что все толком не умели ни играть, ни петь. Но атмосфера была очень творческая. Первое время у нас планировался театр! Собирались и репетировали сначала пьесу обычно у Кати: отец у нее служил в ГСВГ – «группе советских войск в Германии», ГДР, причем он еще и как-то был связан с разведкой. Мама у нее умерла от рака, брат женился и уехал, и в своей большой квартире на Советской она жила одна. Прямо там и предполагалось потом давать квартирные еще не концерты, но спектакли, как говорится, «для узкого круга друзей». И вот, Борзовишну специально под нас написал пьесу, она называлась вполне невинно: «Розовая тетрадь». Но это название намекало на «Синюю тетрадь» – были такие повесть и фильм по ней, про то, как Ленин и Зиновьев скрываются от полиции в Разливе, где-то в лесу у озера, и обсуждают, как делать революцию. «Розовой» тетрадь стала, конечно, из-за лесби-темы. Там Инесса Арманд, Роза Люксембург и Клара Цеткин были три лесбиянки, которые решили подослать бисексуалку Инессу к Ленину, чтобы она его подсадила на лесби-тему, чтобы он продвигал вектор однополой любви в русской революции. Этому, по их замыслу, должна была помочь «голубая» любовь Ленина с Зиновьевым, которые в Разливе, дескать, не только о революции думали. Ленин должен был Зиновьева убеждать, а Зиновьев – колебаться: мол, рабочие не поймут…
Пьеса немножко отражала нашу реальную жизненную ситуацию. Что касается нас с Борзовишну, то – шиворот-навыворот: ведь на самом деле это он учил нас идее лесби, а не мы его… Но это еще не всё! У Борзовишну был друг, помоложе его, по кличке Есенин. Он мало того, что был и впрямь немного похож на Есенина, так и фамилия у него была Сенин, а имя – Женя. Евгений Сенин, сокращенно Е.Сенин. И, по-моему, у него с Борзовишну что-то было, в такой форме Борзовишну было заниматься любовью технически проще. В общем, немного похожий на Ленина Борзовишну должен был играть Ленина, а немного похожий на Есенина Есенин должен был играть еврея Зиновьева. Но тут-то и произошел затык…
– Что, неужели на национальной почве? Есенин, как и поэт, был антисемит?
– Нет, конечно, не на национальной почве! Это я просто так сказала про еврея…Дело в том, что Есенин был строго латентный гей. Борзовишну надеялся на его природный артистизм, что его захватит стихия искусства. Но Есенин всё-таки испугался, что участие в такой пьесе его выдаст с потрохами – и отказался участвовать категорически. А без него вся затея теряла смысл.
– И после этого вы решили все-таки сделать рок-группу?
– Да, кстати, непосредственно после этого. Эта неудача усилила в Борзовишну его и так-то сильную безбашеность, авантюризм. Он и принялся нас убеждать сделать лесбийское рок-трио, обещая стать продюсером. Рассказал, что у него большие связи, что он знаком с самим Артуром Гильдебрандтом, директором легендарной хиппистской хард-рок группы «Смещение». Что мы через него будем иметь связь со всеми подпольными рок-менеджерами. Мы жалобно отпирались, что ничего не умеем, нигде музыке не учились, что у нас нет ни слуха, ни голоса, ни чувства ритма. А он уверял, что как раз это сейчас очень модно, а уж на лесбийское рок-трио в любом случае будут рваться целые толпы. Не обращая внимания на качество исполнения. «Сейчас самое важное и нужное людям – это стрём!» – говорил он нам.
– У вас была какая-то репетиционная база?
– Нет, репетировали там же, где и пьесу – дома у Кати. Ее квартира было словно судьбой подготовлена к тому, чтобы стать репетиционной базой. Хотя звукоизоляция в ее доме была неважная, брат – тот, который потом женился и переехал, любил там в большой комнате, где он жил – а Катя тогда жила в маленькой – громко слушать музыку. И для этого он обклеил все стены большой комнаты коробками из-под яиц. И вроде бы это усиливало звукоизоляцию – по крайней мере, считалось, что усиливало.
Самое интересное, что, увидев это, папа Кати, ненадолго приезжавший из ГДР, как ни странно, обрадовался! Купил и поставил в эту комнату советское пианино «Аккорд» с тремя педалями. Потом завещал детям учиться на нем играть и уехал обратно. Катя пыталась учиться, но без особого успеха: ей трудно было играть двумя руками одновременно. Кроме того, голоса у нее вообще не было – в отличие от меня. Хотя слух у нее был лучше. Я, наоборот, могла орать и реветь, но в ноты попадала неважно. Еще у меня была жуткая «шиховская» гитара за 16 рублей, с проседающим грифом, на которой я могла брать максимум три аккорда. Больше всего я под нее любила петь песню «Робин-Бобин Барабек съел сто сорок человек» на слова Чуковского, чуть-чуть измененные. Но не на музыку Гладкова, а на свою собственную, которой там вообще не было: просто орала текст и била по струнам на сильную долю. Там еще и расстояния между струнами были ужасные… Но Борзовишну, увидев эту гитару, заявил, что это ровно то, что нужно. Что с ней у нас получился самобытный советский панк-рок, а наше неумение играть сойдет за авангард. Для убедительности он нам даже заводил «Секс Пистолз», но они тогда нашему трио совершенно не понравились.
Если у нас с Катей была хоть какая-то связь с музыкой, то у Майки ее не было вообще. Зато это была красотка и такая дылда, самая длинная из нас, с двумя толстенными чёрными косами. Петь не умела, но голос был громкий. Конечно, в группе она была просто необходима! В общем, мы решили, что она будет «драмс энд перкашн». Так как на настоящих барабанах ее специально учить было бессмысленно, «драмсом» стал перевёрнутый казан покойной Катиной мамы, а как палочки к нему Борзовишну откуда-то притащил две железяки с шариками на концах, похожие на две толстые спицы, видимо, детали какого-то прибора. Этот перевернутый казан мы надевали на длинный деревянный цилиндр, который когда-то был ножкой от небольшого круглого столика. Когда Майя начинала лупить железяками по этой конструкции, звук получался неритмичный, но довольно экзотический. С «перкашн» тоже разобрались креативно: взяли такую «треногу» с крюком, на которую раньше вешали экран для просмотра диафильмов, и повесили на этот крюк металлические плечики для одежды. А к плечикам на ниточках подвешивались ещё всякие-разные лязгающие железяки – от подстаканников до деталей детского конструктора. Важно было привязать всё так, чтобы плечики находились в равновесии, за это сам Борзовишну отвечал. И это была, конечно, самая надёжная область проекта: кто угодно из нас, трех безумных обезьян, мог как угодно лажануть, но плечики, как бы Майка ни лупила по ним и висящим на них железякам, всегда висели абсолютно ровно. Не перекашивались ни в одну сторону!
– А что представляла собой музыка, по стилю? «Секс Пистолз» вам тогда не нравились, но это все-таки был панк-рок?
– Нет. Всё было гораздо самобытнее! Началось все с того, что первая же репетиция показала: искусством совместного музицирования мы наглухо не владеем. Не говоря даже о том, что акустическая гитара и пианино или перкуссия и пианино в одном ансамбле сочетаются странно… Мы на всём играли так «здорово», что и каждая сама по себе-то могла сыграть то, что хотела, с большим трудом! Первой, пробной песней на репетиции у нас была как раз «Робин-Бобин Барабек». Нестройный аккомпанемент только мешал там разбирать слова – даже там, хотя слова в ней совсем ясные и простые! Положение, как всегда, спас Борзовишну. Он нам объяснил, как быть, примерно так… Каждая песня поется на стихи, а стихи обычно состоят из четверостиший. И чтобы все было хорошо слышно, надо играть и петь как бы не в параллельном, а в последовательном соединении. Проще говоря, не одновременно, а одна за другой. Например, сначала я пою: «Робин-Бобин Барабек!» и потом несколько секунд яростно луплю по гитаре. Потом пою «Съел сто сорок человек!» – и после этого Катька несколько секунд бьет по клавишам. Потом Майка орет «И корову и быка!» – и лупит по своим железкам. И потом мы все три пытаемся одновременно проорать: «И шального мясника!», а потом уже всего один раз из четырех возможных делаем небольшую какофонию, лупя по своим инструментам одновременно. Получалось очень авангардно! И вот эта формула у нас потом работала всегда и везде. Ну, иногда для разнообразия меняли гитару, пианино и перкуссию местами. Иногда Катьке давали что-нибудь спеть, в лирических местах, у нее голос звучал тише, чем у нас с Майкой, но мелодичнее… Не знаю, делал ли так вообще кто-нибудь, кроме нас!
– Вы сразу решили назвать группу «Розовые двустволки»?
– Что ты, конечно, нет! Сначала Борзовишну принес нам тетрадный листок, где вариантов этих названий он написал штук десять, на выбор. Никаких «Розовых двустволок» там тогда не было и близко. Первым шло название, которое он больше всего хотел: «Забавы молодух». Такая игра слов с «Забавы молодых». Причем известный фильм с этим названием – где Любшин играл – тогда еще не вышел, но выражение давно было на слуху. Когда фильм потом таки появился, мы все много ржали… Но нам, всем троим, не понравилось «Забавы молодух». Потому что само слово «молодуха» казалось каким-то простецким, не стильным, что ли. Помню еще из этого списка хорошее название «Шутки в сторону». А вот за что его забраковали, уже не помню…
В общем, мы тогда, к некоторому разочарованию Борзовишну, выбрали название Ladies On The Road. Ведь Мишка (в смысле, Борзовишну – прим. авт.), кроме «Оркестра Махавишну», был большой фанат «Кинг Кримсон», и все старался нас на это все подсадить. А нам – вот чтобы прямо всем, из их творчества по большому счету нравилась только одна песня – Ladies On The Road. И, зная это, он добавил название в список. Над текстом песни мы тогда не задумывались, хотя она, если всё-таки задуматься, скорее сексистская, чем феминистская… Впрочем, там по ходу одна из героинь заявляет: «I’m a male resister» – типа «Я из движения против мужчин». Но нам вообще нравилось само название Ladies On The Road – и то, что оно английское. К русскому року у нас тогда было снобистское отношение, все слушали только западный. Хотя сами петь собирались по-русски.
– А что представлял собой ваш репертуар?
– Что петь гордому лесбийскому трио? Конечно, не «Робин-Бобина»… В СССР было два главных лесби-имени: само собой, Сафо, ну и Марина Цветаева – благодаря «Повести о Сонечке», которую все читали в журнале «Новый мир». В домашних библиотеках у нас ни Сафо, ни Цветаевой не было. Точнее, Цветаева была, но подходящих нам стихов там не было… Борзовишну притащил нам тетрадку, куда переписал у каких-то своих друзей нужные нам стихи.
– Вы случайно не пытались положить на музыку «Повесть о Сонечке»?
– Ха-ха. Из Цветаевой – это были тексты из цикла стихов «Подруга», Софии Парнок – той самой Сонечке – и посвященного. Там были, точно помню, «Поцеловала в голову, не догадалась в губы», «Рот невинен и распущен, как чудовищный цветок», «Вам одеваться было лень», «Как вы меня дразнили мальчиком», «Я полулежала в кресле, вертя на руке кольцо»…
– А Сафо? Ты вообще до этого читала Сафо?
– Нет, впервые тогда с ней познакомилась. Стихи Сафо оказались такие, что добровольно я бы вообще их читать не стала. Какие-то они по стилю были ужасно старорежимные, может быть, из-за переводов… Ну, Древняя Греция, сам понимаешь! Но Мишка сказал, что от этого зависит половина нашего успеха. Что если кому-то рассказать, что где-то там лесбийское рок-трио поет песни на стихи Сафо, то на такую формулу все сбегутся. К тому же, стало получаться, что когда мы в нашем стиле орём древнегреческие тексты Сафо, на контрасте получается очень необычно. «Язык мой немеет – ДЫ-ДЫ-ДЫ-ДЫ-ДЫ!!! – в крови моей пышут бегучими искрами струйки огня!», «Эрос вновь меня мучит истомчивый – ДЫ-ДЫ-ДЫ-ДЫ-ДЫ!!! – горько-сладостный, необоримый змей!» А больше всего нам нравилось вместе орать: «Конница – одним, а другим – пехота!»
– То есть, весь репертуар составляли тексты Цветаевой и Сафо?
– Не только. Несколько текстов для нас написал сам Борзовишну. Самый интересный из них назывался «Кошка без сдачи». Там, как всегда у Борзовишну, была игра слов и смыслов: кошки сдачи не дают, кошки не сдаются. При этом кошки – это лесбиянки, сдачи они не дают, когда с ними расплачиваются мужики, и мужикам же они не сдаются. В честь этой песни в списке названий для группы, кстати, было и «Кошки без сдачи», но нам оно тоже понравилось меньше, чем Ladies On The Road.
– И когда у вас начались концерты? Где они проходили? Сколько всего вы их успели дать?
– Строго говоря, концертов было всего два – и оба в квартире Кати на Советской. Причем, первый из них мы дали еще как Ladies On The Road. Это вообще был даже еще и не концерт, а, скорее, полузакрытая репетиция, сейчас бы это назвали шоу-кейс. Проходил он то ли зимой, то ли поздней осенью 85-го, помню, что было холодно. Тем не менее, Борзовишну очень хотел, чтобы мы выступали топлесс, откуда и пошло это «выступают голыми по пояс». Мы были девки отважные, но это все-таки совок, 85-й год, нам по 17 лет… Поэтому решили пригласить только девчонок, узкий круг близких подруг, даже Есенина не позвали… Но Мишка настаивал на том, чтобы из Москвы обязательно приехал на нас посмотреть Артур Гильдебрандт, который, дескать, обеспечит нам великую карьеру. К Борзовишну-то мы привыкли, а вот незнакомого мужика из Москвы стеснялись ужасно. Поэтому пошли на компромисс: до пояса разделись, но титьки себе заклеили кусками черной изоленты, крест на крест. Эти черные кресты очень походили на цензуру на порно-фото, выглядело очень выразительно! Подруг мы еще попросили никому особо не рассказывать, они пришли, удивились, немного поржали, но, наверное, восприняли нас как такой экзотический капустник. А вовсе не как авангардный перформанс, как было задумано… В общем, это был фактически концерт для одного Артура, который правда, приехал не один, а с какой-то девушкой. Он был уже немолодой, точно постарше Борзовишну, такой очень живой, хрупкий, смешливый, в очках и с бородкой… Их обоих давно нет в живых: умерли где-то в 90-х.
– А на него какое вы произвели впечатление?
– Он очень радовался и смеялся. Потом закрылся с Борзовишну на кухне и они там долго разговаривали, а мы тем временем пили портвейн с его девушкой, очень нас хвалившей за храбрость. Потом Мишка пересказывал нам его пожелания. Мол, в целом он считает, что наша группа – просто бомба, и наше неумение играть его совершенно не смущает. Тем не менее, просил не бояться много репетировать, так как лучше, чем надо, мы играть все равно не будем – и за свежесть и непосредственность можно не опасаться. И еще посоветовал сменить название.
– Он тогда и предложил взять название «Розовые двустволки»?
– Это название к нам тоже приехало из Москвы. Артур рассказал про нас своим друзьям из подпольного рок-журнала «Урлайт». И там появилась маленькая заметка, которая и сделала нас знаменитыми. Борзовишну привёз из Москвы номер с ней, на маленьких листах фотобумаги. Там как раз написали, что появилась лесбийская группа, основанная некими Аней К и Катей Б. – Майка очень просила Артура, чтобы про нее лично вообще ничего не упоминалось. И что участницы группы выступают голыми по пояс и исполняют песни на стихи Сафо. И там же было написано, что группа называется «Розовые двустволки». Видимо, Артур, которому не нравилось название Ladies On The Road, его просто не упомянул – и они там сами придумали. А может быть, и он его изобрел, сказал им, что группа называется «Розовые двустволки». В общем, мы с Борзовишну решили, что название очень эффектное, можно брать и оставлять, тем более, в Москве уже написали, что мы так называемся… Но в «Урлайте» придумали не только это, но и названия нескольких наших собственных песен, которые мы якобы поем наряду с Сафо: «Двунастный блюз», «Голенище на подвязках», которые тоже упоминались в этой заметке. Видимо, там обыгрывался какой-то грубый лесби-слэнг, о котором мы даже не знали. И Борзовишну заявил, что раз так, то у нас теперь должны быть и такие песни. Напрягся и написал под эти названия тексты, очень пошлые. Там был, например, такой рефрен: «Моим ручкам очень вязко в голенище на подвязках». Но я всё это послушно пела.
– Записей никаких вы не делали?
– Ну да, тогда была эпоха магнитоальбомов, все друг у друга их переписывали: «Браво», «ДК», «Центр»… Но на том этапе с нашим подходом в записи мог получиться только полный бред. Думали, может быть, как-нибудь потом…
– Мой друг из «Урлайта» Сергей Гурьев мне рассказывал, что это он лично выдумал и название «Розовые двустволки», и сам факт существования этой группы. Как ты можешь это объяснить?
– Это грустная история, связанная с тем, из-за чего группа довольно быстро прекратила существование. Где-то весной 86-го – в Бронницы приезжал человек из «Урлайта» брать у меня интервью – как и Артур, бородатый и в очках, но повыше ростом, кажется это и был Сергей Гурьев. Интервью получилось очень яркое, я им гордилась. Уже тогда все старались быть поосторожнее, чтобы нам не навредить, и в «Урлайте» в предисловии к интервью для конспирации написали, что она взято не в Бронницах, а в Москве в районе метро «Речной вокзал», где я якобы живу. При этом «Урлайт» тогда воевал с московской рок-лабораторией, созданной КГБ по типу ленинградского рок-клуба для контроля над московским роком. И КГБ это наверняка не нравилось. В общем, там, похоже, быстро разобрались, где на самом деле живут «Розовые двустволки».
Тем временем мы тогда как раз готовились к нашему второму и последнему концерту, который дали уже как «Розовые двустволки» все там же, у Кати на Советской, где-то примерно в конце весны или начале лета 86-го. Мы там пели большую программу: и Сафо, и Цветаеву, и «Кошку без сдачи», и «Двунастный блюз», и «Голенище на подвязках», и даже «Робин-Бобина», чтобы на нем разогнаться. Он чисто музыкально почему-то выходил у нас лучше всего. Наверное, из-за своей простоты… Ни Артур, ни кто-то из «Урлайта» и вообще из Москвы на этот концерт не приехал. Борзовишну объяснял это тем, что они за нас боятся, что за ними может прийти «хвост». Но «хвост», похоже, пришел и без них. На этот раз мы уже немного осмелели, и хотя опять выступали с изолентой на титьках, но пускали уже не только девочек, но и мальчиков. И даже брали за вход деньги, кажется, по три рубля. Выступили, по-моему, хорошо, нам хлопали, и даже свинчен концерт не был… Тем не менее, почти сразу под раздачу попал Катин папа, который в ГДР не только служил в ГСВГ, но и как-то был связан с разведкой, с КГБ. В общем, нам тогда стало важно не только немедленно свернуть всю свою деятельность в виде «Розовых двустволок», но и постараться сделать так, чтобы вокруг журнала «Урлайт» все считали, что такой группы никогда не было, что журнал ее просто выдумал – как бы для красоты. В самом журнале такое опровержение печатать было бы глупо, и еще непонятно, какой это имело бы эффект – скорее всего, обратный. А вот рассказывать всем, что группа просто выдумана – можно. Через Артура мы их об этом попросили, и они все время так всем честно и рассказывали.
И я это сейчас рассказываю не потому, что власть в нашей стране с тех пор сменилась не один раз, а только потому, что Катин папа уже ушел на радугу.
– Ты наверняка слышала про то, что «Розовые двустволки» превратились в мощнейший миф, всякие истории про то, как девушки бесплатно проходили на рок-концерты, представляясь участницами вашей группы, и их с уважением пропускали…
– Конечно, об этом много писали. Видимо, и в КГБ всех устраивало, что общественное внимание переключилось с реальных «Розовых двустволок», среди которых есть дочь «одного из них», на каких-то самозванок. И что потом все нормальные люди стали считать, что такой группы вообще нет и не было, что это «Урлайт» ее выдумал. Доходило до смешного: у Артема Троицкого есть такая известная книга «Я введу вас в мир поп», там он разговаривает с музыкальными журналистами, и как раз Гурьев ему начинает рассказывать, как в журнале «Урлайт» создавался миф о лесбийском трио «Розовые двустволки». А Троицкий ему отвечает: «Да я даже этих девушек знал!» Мне до сих пор интересно, кого же Артем Троицкий знал как «Розовых двустволок», ведь из нас троих с ним точно никто никогда не был знаком…
А если кто захочет поискать «Розовых двустволок» в инете, можно найти очень интересную статью на «Звуках Ру», автор ее Кирилл Кац, лидер группы «Чердак офицера», известный человек, он был даже главой пресс-службы Союза журналистов. Тоже умер, не так давно… В общем, в этой статье написано, что «Розовые двустволки» – группа ленинградская, там четыре участницы: две из Львова, одна из Москвы и одна из Киева, все названы по именам. И среди них есть даже Аня и Катя, только фамилии другие. Написано, что одну из их песен едва не стала исполнять «Машина времени». Но их арестовали и выслали из СССР еще, мол, в конце 70-х. И потом они оказалась в США, под крылом организации бостонских феминисток Free Woman. Потом две из них по линии украинских националистов эмигрировали в Канаду… Интересно, кому была нужна эта статья? В общем, очень красиво там все расписали! Наша настоящая жизнь вышла куда более скучной.
– А что с участницами настоящих «Розовых двустволок» произошло потом, после того, как группы не стало?
– Ну… Мы с Катей вообще никогда, наверное, не были, так сказать, правоверными лесбиянками. Для нас это было почти что как игра, чуть ли не в куклы… Забыла рассказать: в Новый год с 85-го на 86-й у нас в Катиной квартире стояла лесбийская ёлка! Вешали на нее старые елочные игрушки, превращая их в лесби-символы. Например, была такая бумажно-картонная игрушка, кукла дворника, в которую на место лица было вклеено бородатое лицо дворника, вырезанное из какого-то журнала. А мы вырезали из книжки Цветаевой – той самой, где не было цикла стихов «Подруга» – из фотографии ее лицо, которое по размеру как раз было как у дворника. И вклеили его в куклу-игрушку на место лица дворника. Изображений Сафо у нас не было, и поэтому еще на какую-то куклу просто повесили табличку «Сафо», на другую – «Гертруда Стайн». Гертруду Стайн мы не читали, но знали, что она была лесбиянка – по-моему, из книги Пегги Кассерты… Джанис Джоплин – нашли лицо в каком-то западном рок-журнале Борзовишну, он разрешил вырезать, вклеили. И даже лицо Уайльда в какого-то картонного рыцаря вклеивали! А на вершине елки у нас была девятиконечная звезда нашего собственного изготовления. Мы для себя решили, что советская звезда – пятиконечная, еврейская – шестиконечная, а лесбийская будет девятиконечная. Решили, что девятиконечная звезда похожа на символ оргазма. В общем, правда, играли в лесбиянок, именно как в куклы!
– Красивая история! Но ты помнишь мой вопрос, да?
– Что с нами стало дальше? Я начинала рассказывать, что для нас с Катей всё это была больше игра. А вот Майка увлеклась более серьезно, у нее это осталось: стала слушать Земфиру и «Ночных снайперов», собирать фильмы с Джоди Фостер, читать журнал «Квир»… В общем, ничем хорошим это для нее не кончилось, не хочу рассказывать… Катька стала успешна в бизнесе, и, став успешной, скрывает своё темное прошлое. Теперь она занимается благотворительностью, возглавляет одну из крупных отечественных компаний. Я настолько твердо уверена, что никто сейчас не узнает в ней одну бывших «Розовых двустволок», что говорю об этом совершенно спокойно. Я сама сейчас – социальный работник. Работа довольно тяжелая, низкооплачиваемая. Но очень сильно поддерживает в жизни сознание того, что ты, твоя работа, многим реально очень, очень нужна.
Впрочем, замуж из нашего трио никто ни разу так и не вышел…
Лыткарино-Бронницы, декабрь 2019 – январь 2020
Фото вверху:
Дом в Бронницах, рядом с которым прошла большая часть истории «Розовых двустволок». Фото: Мария Гальперина
Comments are closed